посаженными тут за решетку, еще обращались с некоторым уважением. Вскоре к ним присоединились оказавшиеся во Франции англичане, а потом – все те, кого уже некуда было деть. Цифры поражают. В течение года число заключенных выросло с 22 до 818. Среди несчастных оказались и носители величайших имен Франции: все семейство де Ноай (старый маршал, его жена, их дочь герцогиня Айенская и их внучка), а также герцог де Леви, президент Николаи, граф де Мирепуа и многие другие. Вскоре те, кто посылал их на эшафот, тоже оказались здесь: Дантон, Эбер, Камиль Демулен, Фабр д’Эглантин (который, однако, уже не распевал сочиненную им песенку «Идет дождь, моя пастушка»), Эро де Сешелль.

После 9 термидора наступили перемены, и какие! Еще больше заключенных! Художники. В частности, Давид, который нашел тут достаточно места, чтобы работать над гигантским «Похищением сабинянок»[177]. Но всему свое время: и вот уже к власти пришла Директория…

Вначале здесь обустроили Зал Заседаний, потом – комнаты для одного из руководителей Директории, Барраса. Остальные четверо заняли Малый Люксембургский дворец, и так продолжалось до того момента, как Бонапарт привел всех к единому знаменателю: сначала разместил во дворце Сенат (после договора в Кампо-Формио), а затем переехал туда самолично.

Именно здесь – поселившись во дворце 11 ноября 1799 года – однажды вечером он принял человека, который причинял Франции наибольшее беспокойство. Это был глава шуанов[178] Жорж Кадудаль.

Бонапарт послал в Бретань генерала Эдувилля, пытаясь договориться с человеком, который, как назло, был самым неподкупным человеком своего времени. На его стороне была мощь, и Бонапарту было необходимо заручиться этой силой, ее лояльностью.

Можно себе представить эту сцену. Первый Консул предстал пред одновременно гневным и восхищенным взглядом бретонца, блондина с бычьей шеей, энергичного и дородного человека, с которым уже столько лет воевали армии Республики. Переговоры были загублены на корню, ибо в то же утро Кадудаль узнал о засаде, в которой погиб другой шуан, маркиз де Фротте, расстрелянный солдатами Консула. И Кадудаль не верил в то, что этот корсиканец, бледный вояка с длинными черными волосами и сверкающими глазами, действительно стремится к миру.

Да и о каком мире могла идти речь? Бонапарт твердил, что время междоусобных войн прошло и французы должны объединиться, чтобы вернуть своей Родине былую славу великой державы и былую военную мощь. Но именно такая Франция шуанов и не устраивала. Для Кадудаля истинной Францией была страна законного короля, страна жившего в изгнании Людовика XVIII. Для Бонапарта, который грезил о золотых лаврах императорской короны, Франция – это он сам… То есть это был диалог двух глухих, однако таких глухих, каждый из которых был способен слышать музыку славы. Объединившись, они стали бы непобедимыми. Но разные представления о собственной стране навсегда разделили их…

Положившись на данное ему слово, глава шуанов покинул Париж, чтобы спокойно добраться до Англии. Посетив Францию еще раз, в 1803 году, для участия в заговоре Пишегрю и Моро, живым на чужбину он уже не вернулся. Арестованный в Париже инспектором Бюффе, Жорж Кадудаль взошел на эшафот, выстроенный, как то бывало в королевские времена, на Гревской площади. Произошло это 24 июня 1804 года, в то время как его собеседник из Люксембургского дворца стал императором. Потом будут говорить, что восшествие на престол Наполеона I не ознаменовалось реками крови. И это после убийства герцога Энгиенского, Кадудаля… и одиннадцати его соратников. Со времен якобинского террора французские эшафоты не видели столько крови.

Люксембургский дворец принадлежал Сенату во все время империи, но Бурбоны, вернувшись к власти, предпочли сделать его Палатой пэров. Работа Палаты была открыта процессом по делу маршала Нея, принца Москворецкого. В зале суда можно было увидеть его бывших товарищей по оружию, вынужденных голосовать за смертную казнь, чтобы сохранить свои земли и состояния. Когда королем стал Луи-Филипп, здесь судили министров Карла X, а потом – принца Луи-Наполеона, который высадился, чтобы поднять страну на восстание в 1840 году. Это предприятие закончилось заключением в Гаме.

Другой громкий процесс конца правления короля-буржуа: процесс герцога де Пралена, обвиненного в убийстве жены, которую он наградил тридцатью ударами кинжала ради красивых глаз гувернантки. Дабы избежать позора и прогулки на эшафот, герцог отравился в тюрьму Люксембургского дворца. Но и теперь иные утверждают, что все судебное дело было подстроено, и герцог прожил свою жизнь кающимся отшельником в полудиких лесах Котантена.

Когда же наконец принц Луи-Наполеон был коронован как император Наполеон III, Палата пэров вновь стала Сенатом, каковым остается и до сих пор.

Часы работы

Одна суббота в месяц с 10.30 до 14.30

Авож (Avauges)

Жюли де Леспинас

Я хотел бы вас увидеть, но нужно умереть.

Какое жестокое предназначение!..

Маркиз де Мора

Однажды в Лионе, в доме на площади Таможни, принадлежащем господину Базильяку, хирургу конного отряда городской стражи, неизвестная дама тайно произвела на свет маленькую девочку. На следующий день ребенка принесли в церковь Сент-Поль: «10 ноября 1732 года была крещена Жюли-Жанна-Элеонора де Леспинас, рожденная вчера, законная дочь Клода Леспинаса, лионского буржуа, и госпожи Жюли Наварр, его супруги. Крестным отцом является господин Луи Базильяк, присяжный-хирург из Лиона, крестной матерью – госпожа Жюли Лешо, представленная госпожой Мадлен Ганиве, супругой вышеуказанного господина Базильяка. Отец не оставил своей росписи, так как отсутствовал в момент крещения. К крестным дополняются также еще два свидетеля…»

Кроме имен крестного отца и крестной матери, все остальные лица, фигурировавшие в этом документе – вымышленные. Лионского буржуа и его жены никогда не существовало, а матерью ребенка на самом деле была Жюли-Клод, графиня д’Альбон, проживавшая в старинном замке Авож, что на дороге между Лионом и Тараром. Что же касается отца, то им был не кто иной, как граф Гаспар де Виши, которого связывал с красавицей д’Альбон весьма нежный роман…

Упомянутая дама унаследовала от своей матери очаровательное имя принцессы д’Ивето, отсылающее нас скорее к дешевой оперетте, чем к древнему знатному роду, к которому она на самом деле принадлежала. Семейство д’Альбон с XII века исправно поставляло губернаторов в Дофинэ, среди которых наиболее известными стали маршал де Сент-Андре, один из героев Религиозных войн[179].

В шестнадцать лет Жюли-Клод Илер д’Альбон вышла замуж за своего кузена, Клода д’Альбона, соединив таким образом две семейные ветви: графов де Сен-Марсель и маркизов де Сен-Форжё, что обеспечило им солидное состояние.

Первые годы их супружества можно было назвать если не счастливыми, то