Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хохот в толпе долго не утихал.
— Не терпи такого, Степанидушка! — поддержали ее женщины.
— Нашла еще себе антихриста! — вступились за виновного мужики.
Дед Василий выхватил у бабы батог и выбранил ее:
— Слава тебе, господи, не дал ты бабам силы, а то быть нам всем с проломленными головами. Сними ногу-то, гадюка, с человека! Бревна те в Натальином-то дворе оставил сам с мужиками: овраг-то — рядом, будем ставить мост!
Мужичок прянул из-под жениной пятки и бросился наутек. Баба пошагала за ним следом, размахивая кулаками.
Шум на майдане не утихал. Якоб Дуб спустился с лесенки и вмешался в народное кипение. Крестьяне, сбиваясь в кучи и расходясь, галдели вовсю.
Несколько мужиков собрались вокруг здоровенного односельчанина, опоясанного полосатым кушаком. Советовались спокойно, степенно.
— С царским-то войском шутки плохи.
— Что делать, Фомушко?
Фомушка поморщился.
— Дело наше, кажется, плохо. Церковный-то дьяк пришел?
— Здесь он.
— Бумага, перо, чернила при нем?
— При нем.
Вскоре дьяк сидел уже на камне, разложив причиндалы на валявшемся тут же мельничном жернове, подложив под бумагу крашеную дощечку.
— Напишешь, что скажем, — приказал Фомушка.
— Что скажете, что скажете, — умильно закивал дьячок.
— Пиши, значит: «Пресветлому величеству, родителю и душе, охранителю и надежде нашей, всевеликому царю государю Петру Алексеевичу желаем здравия на много лет...» Написал? Добавь еще о здравии царицы Екатерины и детишек ихних, негоже будет их не помянуть. А теперь ушами слушай, мозгами же обкатывай словеса-то, дабы звучали красно.
— Как прикажете, — послушно кивнул дьяк.
— Напиши, что опустели птичники наши из-за хорей кровожадных коварных. Что достояние наше растаскивают лисы. Что чем исправнее платим налоги да поборы, тем сильнее вязнем в долгах. А все — потому, что бояре, ненасытные в своей жадности, грабят страну и каплют ядом на наши разверстые раны. Пиши, что мы в разоре и отпевают нас попы на погосте одного за другим.
— Что волокут нас беспрестанно исправники на правеж, что бьют батогами по пяткам.
— Что сидит над нами тут лютый коршун, по имени Андрей Борисович Фадеев. Что безжалостен он и жаден, развратник и вор. Пригласили мы его дать ответ обществу, а он сбежал и спрятался, Так что мы, поскольку он утек, палатишки его и пожгли.
— По ошибке, — добавил кто-то.
— По ошибке, — согласился Фомушка. — Написал?
— Нет еще, сейчас, — пробормотал дьячок. — Говорите помедленнее и с роздыхами. Да и ветер мешает. Эка что творит с бумагой-то!
— Пойдем- ка в дом! — решил Фомушка.
Георгицэ Думбравэ повертелся по своей темнице. Съел ломтик сала из ящика. Остался голоден. Еще раз осмотрел стены и убедился, что надежды на побег пока нет.
К вечеру приверженцы Якоба Дуба выкатили пушчонку и выкопали для нее особую яму, по ту сторону мельницы. Яков велел неким Овсею Соколу и Михайле Хромому потереть изнутри ствол палкой, обмотанной тряпками.
Когда начало темнеть, прошел дождик. Потом заиграл ветерок с юга. Наконец, взошла на свой престол государыня тишина. Однако после полуночи ее нарушил топот копыт. Громкий голос спросил:
— Ты здесь, Сулхан?
— Здесь, атаман!
— Еще одного ворона тебе привезли!
Якоб Дуб вывалил «ворона» из мешка в погреб и запер двери. Подбодрил товарищей. Сменил сторожей у дверей. Затем конский топот затих вдали.
Новичок вздохнул, пощупал вокруг себя в темноте, прокашлялся и буркнул:
— Ужо доберусь я до вас, проклятые!
Некоторое время он возился на выщербленных каменных ступеньках. Затем послышались удары огнива о кремень. Незнакомец запалил трут, зажег огарок сальной свечки. Увидев Георгицэ, застучал ми:
— Кто ты? — спросил он дрожащим голосом.
— Кого видишь.
Человеческий голос, хотя и резкий, утишил страх неизвестного, и он сказал уже спокойнее:
— Вижу, вы царский офицер. Но как попали сюда?
— Наверно, как и ваше благородие, — отрезал капитан.
— Не очень-то вы, сударь мой, любезны, — вздохнул новый пленник, приблизившись. — Я господин здешних мест, государь мой, и зовут меня Андреем Борисовичем Фадеевым.
Георгицэ усмехнулся:
— Счастлив познакомиться, милостивый государь. А я — капитан Георгий Думбравэ. Прошу сюда, на ложе сие. Неважно оно, да иного не имею.
— Благодарю, господин капитан.
Фадеев оказался довольно молодым и видным собой мужчиной. Он был без шапки, и на лысеющей голове виднелись следы засохшей крови. Кровавые полосы спускались по вискам, такие же пятна темнели на изодранном платье. Помещик прикрепил свечу к выступу в стене, сгорбился, подтянув к подбородку колени, возле Георгицэ и снова вздохнул:
— Велика ли, в конце концов, разница, господин капитан, между умным и дураком?
— Не более макового зернышка!
— Именно так, сударь. Бесспорно так. И это еще раз нашло подтверждение на моей же собственной шкуре. Ведь не такой уж я, клянусь, болван. Кто угодно вам сие подтвердит. Оженился на девице с приданым. Владею стадами коров и быков, табунами добрых коней, полями пшеницы и жита. Владею мельницей. И многим, многим другим, что не так легко и перечислить. Спалили проклятые мужики мои хоромы над этим погребом — я не тужу. Есть у меня другие, в Москве. Пограбили все, что могли, — дьявол с ними, мое богатство — в другом месте. Оно в золотых браслетах и кольцах, в драгоценных камнях и многом ином, надежно спрятанном — хе-хе! — в глиняных горшках, в низинке, заросшей камышами. Так что от грабежа мне горя мало.
Андрей Борисович поднялся на ноги и медленно обошел погреб. Пошарил обеими руками в углублении в стенке и извлек целую свечу. Зажег ее и воткнул в остатки первой. Затем снова устроился на куче прелой соломы, не без труда отыскав более удобное положение.
— Признаюсь честно, — продолжал он, — в алфавитах я не силен. Зато силен в приятельствах. Такое доброе сердце, как мое, в сих местах вряд ли найдется. Кто