– Это ты во всём виновата! – воскликнул он, стараясь, чтобы голос его звучал искренне. – Я её такому не учил! Я весь в делах, в работе, а ты… ты проглядела дочку… нашу.

– Да знаю я твою «работу», – нисколько не обиделась и не удивилась его первая жена. – От таких «дел» и родная дочь не оторвёт.

От этих слов стало ещё горше. Ведь хотел спасти ребёнка, эвакуировать в цивилизованное государство, а вышло что-то совсем уж непредвиденное. Неужели прав был Авторитет, когда ему тут о новой русской эмиграции за бугром рассказывал: наших дикарей куда ни зашлёшь, а они всюду говно найдут, чтоб по уши вляпаться? Сам-то оттуда только лучшее вынес, такие офисы себе отделал по евростандартам, что самому градоначальнику завидно. Не взялся бы ещё за здание Мэрии. Без ведома мэра. С него ведь станется, прёт как танк. Из-за него всё и началось! И хуже всего, что ему таких претензий не выскажешь. Это бывшую жену легко во всех бедах обвинить – она уж привыкла быть во всём виноватой. А бандиту этому как скажешь, что из-за его «наездов» мэру пришлось выслать дочь за границу, где она нахваталась всяких глупостей? Тогда он её точно своим костоправам отдаст на перековку, как прознает о таких утончённых извращениях женской натуры! Ещё хорошо, что дочь быстро уехала.

В начале кровавых девяностых криминал лютовал страшно – как только ещё и выжили. Хотел спасти дочку от угрозы встречи с этим садистом, а вот что вышло. Ох, горе отцу, горе! Знал бы раньше, так своими бы руками… Кто же ему теперь внуков-то родит?

У Авторитета и то трое детей! Уж на что волчина, а обзавёлся-таки хорошей семьёй. И, что самое удивительное: дети его обожают! Видел тут на Троицу его с дочкой на кладбище. Жена Авторитета почти никуда не ездит, разве только за покупками, а так сидит дома, как восточная жена, ведёт хозяйство. А дети частенько с ним повсюду путешествуют. Дочка его, умница и отличница, скоро школу заканчивает. Уже сейчас знает, что обязательно станет врачом. Шутка генов: отец людей калечит, а дочурка – лечит. Очень уж она похожа на свою мать, с такой же пушистой косой. Но глаза – копия отца, только значительно теплее. Вообще сразу видно: папина дочка. Только черты характера Авторитета в ней обрели какую-то свою трактовку.

Арнольд Тимофеевич тогда командовал расчисткой подъезда к кладбищу: в Троицу так запрудят «запорожцами» и «копейками» – беднеющая нация, называется! – что начальству не проехать. Вдруг слышит знакомый и леденящий кровь голос:

– Здравствуйте, господин мэр.

Мэр вздрогнул, как от удара током, оглянулся и увидел, что у могилы шурина на кованной скамейке сидит Авторитет с дочей, как тёмное царство в обнимку с лучом света, а вокруг стоят его люди в чёрном.

– Здравствуйте, Константин Николаевич, – ответил машинально.

Авторитет улыбнулся хищной улыбкой, а глаза так и остались свинцово-холодными, или какие они у него там. Пригвоздил Арнольда Тимофеевича ненавидящим взглядом к какому-то дереву, стоящему на краю главной кладбищенской аллеи.

– Что, – спрашивает, – уже не боитесь под деревьями стоять? А если какое из них шибанёт Вас прямо… как там… по кумполу? Или ищете, чего ещё можно спилить в МОЁМ городе?

Кто-то из окружающих хихикнул, но Арнольд Тимофеевич в такой толпе не разглядел. Стало мэру неприятно от такой встречи и этих слов. Каков хозяин: в моём городе! Да не в твоём, а в… Но развернуться и уйти мэр всё-таки не решился. Только дочка Авторитета и спасла. Завертелась, закивала мэру: здравствуйте, мол, Арнольд Тимофеевич, а заколка у неё в волосах расстегнулась и упала за скамью.

– Ой, папаня, сломалась! – воскликнула она звонким, детским голоском, а «папаня» отвернулся от мэра, забурчал что-то вроде как нежное:

– Что же ты, царевна моя, так вертишься?

Арнольд Тимофеевич аж вздрогнул, как услышал, что Авторитет может таким тоном говорить, а тот ловко вставил в заколку выскочившую пружину и заколол дочке волосы. От щелчка заколки мэр вздрогнул, как от лязга затвора, но воспользовался возникшей заминкой, чтобы исчезнуть из поля зрения Авторитета.

Странно всё-таки слышать, как хрупкий ребёнок, девочка-тростиночка, называет такого матёрого волка, ласковым словом «папаня», которое так мало вяжется с его родом деятельности. Странно видеть, как этот «папаня» проявляет такую нежность к кому-то. Надо же, «царевна моя»! Себя-то, поди, уже царём чувствует? Сидит, как на троне, а все мимо идут и чуть ли ни в пояс кланяются, чуть ли ни в грязь валятся, честь отдают. Имел он вашу честь и в хвост, и в гриву! И начальник ГАИ, и главный энергетик города, и начальник ОВД, и директор рынка с мэром здороваются всегда приветливо, конечно же, но вот Авторитета за версту уже видят и козыряют:

– Ой, здравствуйте-здравствуйте, Константин Николаевич! Да как живёте-поживаете, дорогой Вы наш?

– Да чего ему сделается-то, волчине этому! – шептал всегда в таких случаях мэр. – Вы лучше смотрите, как бы он вам здоровье не подпортил, друзья детства…

Жопу готовы этому бандюге лизать! Поду-умаешь: новую линию электропередачи он на свою улицу провёл, газопровод выхлопотал! Он для себя это всё сделал, а не для народа, не для города. А я для города… я в лепёшку расшибусь заради города! Да я!.. я для них… я из-за них!.. Арнольд Тимофеевич так и смог вспомнить, что и когда он последний раз сделал для города и его жителей. Ну, приказал какой-то полусгнившей фанерой заколотить окна в детсаду, да засыпал щебёнкой огромную лужу по Советской улице. Точнее, бабы засыпали под его бдительным руководством. Мужики никто не пришёл. Мужики ушли в законный запой по такому случаю. Чей-то мужик в лужу упал, бабы его аккуратно щебнем и обложили. То есть засыпали из рук вон плохо! Он бы сам так никогда не засыпал. Хотя и тогда лужа от этого никуда не исчезла бы. Но он же не виноват, что лужа такая большая, что тут не камни надо сыпать, а проводить полноценный ремонт всей дороги, менять подземные трубы, копать новые канавы… Ага, щас, разбежался я вам! Вот пусть Авторитет этим занимается, раз ему все кланяются. Я и так тружусь, можно даже сказать, через край! Не щадя себя, хоть мне и платят гроши. А народ что? А что народ! Они и не догадываются о моих горестях, а расскажи им – так и не поверят.

Всегда Арнольд Тимофеевич тайно ревновал к криминалу власть в городе, которая по праву должна полностью принадлежать ему. И в то же время тайно завидовал авторитету Волкова, который, казалось бы, не прилагает никаких усилий к тому, чтобы эту власть удержать. Он и сам смутно чувствовал, что именно Авторитет является истинным хозяином города и окрестностей, и влияние его растёт и крепнет, отчего мэр к нему постоянно приглядывался и невольно сравнивал себя с ним. Подстёгивал иногда этакий азарт обскакать Авторитета, но тот был совершенно не азартен. Если чего и делал, только в своих интересах и к любым мэровым проявлениям оставался равнодушен. Попросту не замечал его.

Такой-то «папаня» из его дочки всю однополую дурь вытряхнул бы за раз. Хотя похоже, что Авторитет на домочадцев не то, чтобы руки никогда не поднимает, а даже и голос не повышает. Сыновья и дочь его совершенно не боятся, но и не пытаются вести себя с ним как с равным, как это бывает в семьях с инфантильными и неавторитетными отцами, а смотрят с каким-то нескрываемым восхищением и обожанием. Дети – это такой народ, который никогда не даст ошибочной оценки. Забитый ребёнок, смотрящий исподлобья на своего нелюбимого и не любящего родителя, одним этим взглядом расскажет окружающим о том, какие отношения царят у них дома. На Руси вообще испокон веков бытует такое угрюмое убеждение, что настоящий мужик непременно должен держать домашних в страхе, чтобы они буквально писались от его вида. А если он этого не делает, то он – тряпка и подкаблучник. Считается, чем безобразней мужик ведёт себя дома, тем в большей степени он имеет право называться мужиком. Не нагнать страху на домочадцев, не запугать как следует жену и детей беспричинной грубостью и демонстративным пренебрежением для таких людей означает очень серьёзный позор. Боятся – значит, уважают. У рабов так повелось. Даже некоторые женщины с этим согласны и расценивают хамское поведение какого-нибудь облезлого хмыря, как признак чрезмерной мужественности, а страх перед ней – производной любви. Не на такой ли «любви» держится тоталитарная власть, когда глава страны скорее запугает подданных до заикания или унизит их так, что они сами перестанут себя уважать, чем попытается заслужить их уважение разумной политикой и мудрым ведением государственных дел? Так и в каждой семье есть свой генсек или президент, а то и император. Есть такие гнусные мужики, которые ведут себя паиньками перед чужими, как Любочка в знаменитом стихотворении Агнии Барто, на произведениях которой было воспитано не одно поколение советских детей. Но если к этому «паиньке» вы придёте в дом, там вы эту «заиньку» узнаете с трудом.