букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.

Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам.

Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз: и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и мандраж новичков, прячущих неуверенность и страх под вздрагивающей соскальзывающей улыбкой.

Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано. Вообще не надо возвращаться на матч. Сажин погорячился и подставил мальчика. Петер зашагал по мокрой листве парка. По параллельной аллее к круглому зданию спортивной арены тянулась вереница темных фигур. Приехали русские или нет? Визе хотелось увидеть бой, но он упрямо уходил, сутулый и длиннорукий человек, единственный он шел в обратную сторону.

Поток людей, идущих по соседней аллее навстречу, становился все гуще. Петер вышел из парка и услышал русскую речь. Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и шли вместе со всеми в сторону арены. Петер знал, что они имели право въехать в парк. Знали они об этом? Русские любят подчеркивать свою демократичность. Петер взглянул на часы, оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста. Петер сжал кулаки: тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Максом, знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.

Когда Петер вернулся, зал уже был переполнен и сигарный дым обволакивал зрителей. Мальчик не привык к дыму, у любителей в зале курить запрещено. На девятом-десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раунда будет только три, но посмотрел на зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно-белый. На белом лучше всего видна кровь.

Петер, набычившись, стоял в проходе. Он взглянул на телевизионные камеры — ждут. На первые ряды и ложи, где рассаживались почетные гости. Вечерние костюмы, обнаженные плечи, возбужденные лица и блестящие глаза — ждут.

Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:

— Не остываешь?

Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажин с беспокойством следил за боксером.

Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы — проверял, не перетянул ли бинты.

— Местная анестезия. — Он показал на противоположный угол.

Зал заполнил хорошо поставленный баритон:

— Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.

Зал вздыхал, ворочался, нервно дышал табачным дымом.

Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.

В ярком четырехугольнике света, опоясанный белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким. Зал не обращал на него внимания, раздался только один возглас:

— Красавчик! И такой молоденький! — В голосе женщины звучало любопытство и ожидание.

Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.

— Миша никогда ни о ком не забудет, — сказал Роберт и протянул Шурику конфету. — Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.

Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.

— Я похож на представителя? — спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.

— Абсолютно. — Роберт достал из кармана вторую конфету, хотел положить в рот, но отдал Шурику.

Зал вздохнул и застонал. Вздрогнули и тускло блеснули объективы телевизионных камер. На ринг поднялась группа мужчин, и Зигмунд подошел к Сажину, взял полотенце и вытер пот. Сажин протянул бутылку с водой, боксер сполоснул рот и сплюнул в урну.

Бартен скинул халат и вместе с рефери вышел на центр ринга.

— Иди, сынок. — Сажин похлопал Зигмунда по спине и почувствовал, как он вздрогнул.

— Четырехунцовые перчатки, — сказал боксер и взял тренера за локоть. — Спокойно.

К Сажину подошел судья и протянул две пары черных маленьких перчаток.

— Гости выбирают, — сказал он и поклонился.

— Встреча проводится по любительским правилам, — Сажин оттолкнул руку судьи, — перчатки должны быть большие.

— Поздно. — Зигмунд взял обе пары, помял в ладонях, одну вернул, а другую стал надевать.

— Пусть Дин Бартен подойдет ко мне, — он протянул Сажину левую руку, — завяжите, пожалуйста.

Судья помялся, хотел что-то сказать, но Зигмунд посмотрел ему в глаза, и тот пошел через ринг.

— Защита подставкой исключена, — быстро говорил Сажин, завязывая перчатки, — держи его на дистанции. Не подпускай…

— Да знаю я, — раздраженно перебил Зигмунд.

— Извини, что заставил ждать, — на весь зал произнес Бартен. В руке у него был микрофон. — Здравствуй.

— Здравствуй. — Зигмунд с трудом подбирал чужие слова. — Почему перчатки четырехунцовые? Мы с тобой договаривались о любительских перчатках.

— Я никогда не работал в больших перчатках и три раунда. Количество раундов твое, перчатки — мои. Я считал, что это честно. А ты?

— Хорошо. Иди. — Зигмунд отвернулся, и тренер увидел, что глаза у боксера не голубые, не синие, как считал раньше, а черные.

Бартен прошел в свой угол, выбросил микрофон за ринг, и тот черной змейкой пропал в темноте. Судья хлопнул в ладоши и поднял руки.

— Не волнуйся, Михаил Петрович. — Зигмунд ударил перчатками друг о друга и пошел в центр.

Сажин вынул с ринга табурет, механическими движениями отметил: вода, нашатырь, вата и полотенце на месте, и сел так, что ринг открылся ему между верхним и средним канатами. Сколько лет он смотрит между этими канатами? Смотрит, а голова звенит от пропущенных учениками ударов. Но по выражению лица Сажина никогда не скажешь, что его бьют. Он это знает и считает правильным. Сдержанность и соблюдение внешнего спокойствия — составная часть его профессии. Его рука, взгляд, голос должны прибавлять силу, уверенность ученикам. К концу тяжелого боя кожа на лице дубеет, теряет чувствительность, кажется, что о лоб можно погасить сигарету. После боя он вместе с боксером идет в душ, и они долго стоят в соседних кабинах,