— Хочешь сделать новогодние подарки своим пацанам? — полюбопытствовал Чикуров.

— Уже послал. Но младший просит ещё велосипед, — ответил Дмитрий Александрович. — Я обещал к весне и вот присматриваю. — Он покачал головой:

— Ну и цены! Повышают, повышают, но почему? Качество-то не улучшается!

— Жур мне тоже жаловался. За плюшевого медведя для дочки отвалил полсотни, представляешь? А на себя пожалел семнадцать, не купил очень понравившийся ему голландский бритвенный прибор «Шик» с двойными лезвиями.

— Что ты! Жур готов всю жизнь в одних штанах ходить, лишь бы дети были довольны! — Дмитрий Александрович остановился. — Ну, куда пойдём? Может, в «Славянский базар»?

— Ресторан, старина, не по нашему карману. Давай лучше вон там, — Чикуров показал на закусочную, расположенную через площадь у раковины метро.

— Принимается, — кивнул подполковник.

Отстояв очередь и взяв сосиски, они устроились за одним из мраморных столиков.

— Что, надоели домашние обеды? — с улыбкой спросил Кичатов, принимаясь за еду.

— Дома ждёт то же самое, — показал сосиску на вилке Чикуров. — Ну, ещё магазинные пельмени или пакетный суп… Надя ненавидит кухню!

— А мою Ларису за уши от плиты не оттащишь. И все старается что-нибудь повкуснее, пооригинальнее.

— Смотрю на тебя и завидую — влюблён в свою Ларису, как Ромео! И она в тебя тоже?

Дмитрий Александрович смущённо хмыкнул:

— Да уж грех жаловаться — повезло.

— Поделись секретом, как это вам удаётся? Женаты, чай, лет уже двадцать?

— Ей-богу, Игорь, как-то все само собой. Хотя все бывает. Иной раз так поругаемся, что она мне чемодан собирает. А наутро я у неё и «заинька», и «лапонька», и «солнышко».

— Слышь, Дима, — что-то вдруг вспомнив, сказал Чикуров, — все хочу спросить… За что тебя уволили тогда? — Заметив кислую мину на лице коллеги, он поспешил оговориться: — Нет, если тебе неприятно, можешь не рассказывать.

— Конечно, неприятно, но скрывать от тебя не буду… Да и вины за мной нет. Глупейшая история, в которой я до сих пор разобраться не могу. И вышла она из-за Ларисы. Понимаешь, выбросили у нас в одном магазине индийские сорочки. Чистый хлопок! Моя жёнушка, узнав об этом, побежала туда, заняла очередь. Как же её Дима будет ходить в синтетике! Два часа отстояла. Через тридцать минут магазин закрывается, а очередь ещё огромная. Продавщица стала выгонять всех на улицу. Но кто уйдёт, когда столько времени потрачено. Тогда директриса и продавщица смылись через служебный вход, заперли снаружи магазин на ключ, и бедные покупатели просидели в нем до утра! Ты себе представить не можешь, чего мне стоила эта ночь. Чуть с ума не сошёл!

— Просто невероятно! — негодовал Игорь Андреевич. — Самодуры!

— Ты слушай дальше! Утречком директриса привела какую-то комиссию, и всех, кто остался в магазине, переписали. Люди возмущались, конечно, и больше других — Лариса. Грозилась мужу пожаловаться, то есть мне, начальнику следственного отдела УВД области. Мол, я так не оставлю, покажу где раки зимуют! — Кичатов усмехнулся, помолчал, затем продолжил: — А показали мне самому! Уволить и так далее.

— Но за что? — недоумевал Чикуров.

— Генерал в объяснения со мной не вступал, — пожал плечами Дмитрий Александрович. — Ты ведь знаешь, что творилось у нас при прежнем министре — выгоняли пачками.

Покончив с сосисками и компотом, вышли из жаркой закусочной на свежий воздух и теперь уже простились, договорившись встретиться завтра в прокуратуре. Чикуров отправился домой. И только зашёл в коридор, скинул пальто, Кешка сообщил:

— Тебе уже раза три с работы звонили.

— Кто именно?

— Вербиков.

Игорь Андреевич тут же набрал телефон шефа, теряясь в догадках, что могло случиться за полтора часа?

— Слава богу, что объявился, — сказал Вербиков. — Я буквально через пятнадцать минут после нашего разговора позвонил тебе, а вас с Кичатовым уже не было…

— Зачем понадобился? — спросил Игорь Андреевич.

В голосе начальника следственной части чувствовалась усталость и какая-то безнадёжность.

— Понимаешь, Игорь, мы с тобой думали, что с южноморским делом все ясно. А вот кое-кто так не считает. Завтра выйдет статья Мелковского…

— Откуда ты знаешь? — вырвалось у Чикурова.

— Сообщили. По моим каналам. Достанется Журу, да и нас, будь уверен, не обойдут.

— Как же так, Олег? Ты ведь говорил, что материал снят! Даже не набирали.

— Да, зам главного редактора заверил меня в этом лично. Мол, не беспокойтесь, все в порядке.

— Что же будет?

— Будет? Уже есть, — негромко произнёс Вербиков. — Достал-таки Мелковский Виктора Павловича… Жур тоже откуда-то узнал, что статья будет опубликована… Капитана положили сегодня в больницу с инфарктом…

— Господи! — выдохнул Игорь Андреевич. — Куда именно? — У него резко заломило в затылке — признак подскочившего давления.

— В Боткинскую.

— Корпус, палата? — Игорь Андреевич свободной рукой сорвал с вешалки пальто.

— Не знаю…

— Ладно, выясню на месте.

— Нельзя к нему, в реанимации.

Чикуров, бросив «до свидания», мигом оделся и выскочил за дверь. Скорее всего, ехать было бесполезно, но он не мог оставаться дома, сидеть сложа руки.

В автобусе Игорь Андреевич не замечал ничего и никого вокруг. Перед глазами стоял Жур — в Южноморске, в Средневолжске… Всегда выдержанный, корректный, собранный.

«Мужику всего тридцать! — с отчаянием подумал Чикуров, вспомнив их последнюю встречу, когда Виктор Павлович похвастался чудным мишкой, купленным дочери. — И стал очередной жертвой лжи! Сперва оклеветала Ореста Сторожук. Клевету подхватил этот подонок Мелковский! В довершение сказал неправду заместитель главного редактора газеты… Впрочем, обвинение нужно начинать с меня! Это я в своё время пошёл на компромисс, не довёл дело до конца, тем самым дав возможность Мелковскому ускользнуть от правосудия. По существу, солгал другим!..»

На ум почему-то пришли слова Павла Нилина, писателя, чья повесть «Жестокость» сыграла не последнюю роль в выборе им профессии следователя: «Все наши дела пошли бы блистательно, если бы мы прекратили лгать, даже не то чтобы совсем прекратили ложь, но хотя бы её сократили». Когда Чикуров прочитал это в первый раз, то принял всем сердцем. Теперь же ему хотелось подправить Нилина: не сокращать нужно ложь, а избавиться от неё совсем! Навсегда! Нельзя даже, по выражению Льва Толстого, «лгать отрицательно — умалчивая».

Потому что прожить по совести без правды нельзя. Правда — мера человека.

Но настанет ли такое время, когда мы будем этой мерой оценивать всех и каждого?