Ну был бы хотя бы англичанин и с каким-нибудь секретом от нашего государства. Аглицкое парей держали б.

Ну решили б ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что один, то непременно и другой, и кто кого перепьет, того и горка. Началось сего дни пари, и пили б мы до моего очередного отъезда в Ясную Поляну, да шли б наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув бы за окно, увидал, как оттуда чёрт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только англичанин б видал чёрта рыжего, а я б говорил, будто он тёмен, как мурин.

А потом бы хозяева нас заперли, дали рому, и вина, и холодной пищи, чтобы могли и пить, и есть, и своё пари выдержать, — а горячего студингу с огнем не дали бы, потому что в нутре может спирт загореться. Так и сидели б, и пари ни один из нас друг у друга не выиграл; и наступила б оттого такая дружба народов — только держись.

А с Прониным сел бы я за стул и за стол бы сел, потому что писатель Пронин двоих англичан стоил.

Так вот, писатель Пронин ввалился ко мне в комнатку и сноровисто разбил тарелку. Потом он оглянулся на меня и закурил вонючие писательские папиросы. Такие папиросы специально выдают писателям, чтобы всем остальным было ясно, что писатель рискует жизнью на благо человечества. Писатель Пронин выдохнул чёрный дым и хитро посмотрел мне в глаза: что, забыл, дескать, меня? Я действительно забыл.

Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала прикурить каким-то негодяям и освобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.

Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывали выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинали ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала противно уставу нервно курила на караульных постах, а потом убиралась восвояси. Сопредельные народы собирали окурки и посыпали ими могилы павших оккупантов.

Конечно, этого можно было избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать под роспись специальную бумажку, в которой написано, что он обязан быстро проучить негодяев и, если останется живой — может выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же валить восвояси. Но об этом всё время забывали и гости, и хозяева. И вот выходит какая-то дрянь: кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителям-оккупантам из русской армии, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.

Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку оземь и, заскучав, пошёл смотреть на других людей, правда, и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой. Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него опять не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос гранатами. Пахло при этом от него кислым, как из жбана с суслом.

Я очень переживал — потому что я знал историю про то, как джип писателя Пореенко остановили на выезде из пансионата автоматчики и потребовали вернуть чайную чашечку за шестнадцать рублей.

За тарелку автоматчики просто бы меня расстреляли у КПП — даже не вывели бы в лес, чтобы послушать пение птиц напоследок.

Я не пустил его к себе, но, выйдя через две минуты, увидел, как писатель Пронин сидит в другой комнате. Он сидел, будто Рембрандт, с прекрасной феминой на коленях и читал трезвым хорошо поставленным голосом возвышенные стихи. Пахло теперь от него розовыми лепестками, корицей и кардамоном.

Стало понятно, что на стороне писателя Пронина пустила корни и жарко дышит Великая Правда Жизни.

Поэтому я вздохнул и полез в ночную столовую, чтобы украсть оттуда недостающую посуду.

2006

Извините, если кого обидел.

03 ноября 2015

Чёрный кофе (День милиции. 10 ноября) (2015-11-10)

— Будете кофе? — официантка наклонилась к самому уху старика.

Он поднял на неё белые выцветшие глаза и дёрнул плечом. Официантка ненавидела его в этот момент — придётся потратить полчаса, чтобы понять, что он хочет. Старик приходил каждое утро, и заказывал одно и то же, кофе с рогаликом или булочкой. То с рогаликом, то с булочкой. Но что сегодня… И она повторила ещё раз:

— Кофе?

Старик чётко выговорил слова, будто диктор учебного фильма:

— Кофе-малый, вместо рогалика коньяк на два пальца.

Коньяк он мог себе позволить, хотя пил всего два раза в год. Один раз — на день Поминовения павших, а второй сегодня, в День милиции. Давно не было никакой милиции, его товарищи давно превратились в пепел, всё переменилось.

И повсюду был кофе, вкус которого он узнал раньше многих. Теперь его можно было попробовать в любой забегаловке — но он застал иные времена.

Кофе он попробовал лет сорок назад.

Бронетранспортёр фыркнул, дёрнулся и рванул по проспекту, набирая скорость. Двадцать горошин бились в железном стручке, двадцать голов в сферических шлемах качались из стороны в сторону.

Рашида (тогда его никто ещё не звал Ахмет-ханом) взяли на задание в первый раз. Все смотрят на тебя как на чужака, все глядят на тебя, как на недомерка, ты ничей и никчемен — это было всего через месяц после натурализации. И поэтому лучше было умереть, чем совершить ошибку.

Грохотал двигатель — тогда на технике стояли ещё дизельные движки, электричество было дорого — и вот Рашид слушал рёв, обнимал штурмовую винтовку как девушку, стучал своей головой в шлеме о броню.

— Сейчас, сейчас, — сержант положил ему руку на плечо. — Сейчас, готовься. Не дрейфь, парень.

Бронетранспортёр ссыпал на углу двух загонщиков, ещё двое побежали к другому концу улицы. Слева переулок, справа забор, впереди одноэтажный шалман. Машина взревела, окуталась сладким дымом и ударила острым носом в стальную неприметную дверь. Отъехала и снова ударила.

Дверь прогнулась и выпала из косяка — туда