Ванюша, я не касаюсь твоих мест письма на близкие душе вопросы. Невозможно. Я бы хотела говорить, а не писать. В письме очень трудно. Относительно «голландских крестьян» ты очевидно многое не знаешь. Я это дело хорошо знаю, очень хорошо. У них нашим нечему учиться. Да и все это не так, как тебе представляется. Капитал? Какой капитал? Его же и дух простыл. Разве ты не знаешь? Ну, довольно. Отрывочно говорить не стоит. Я устала. Мне все же неможется. Утром сегодня было 36,0°, сейчас около 1 ч. дня, еще не меряла. Что-то непонятное, молниеносное. Я сразу ослабла. Ну, ничего не ела. А сегодня Рождество Богородицы, — мама хотела ехать в церковь, а я вот помеха.

И… осень, осень… Ванюша, ты сожги это письмо. А то я волноваться буду. Сегодня же приняла антигриппал. Мне чуть тошно стало после него. Но допринимаю, как сказано. Доволен?

Странно, что за несколько дней до болезни я уже сказала: «не заболеть бы… такая тоска». Я все время вздыхала, даже ночью. Но думала, что это по тебе.

Я писала тебе, что, если ты так извелся с желудком, то лучше не езди, Ванечек. И просила указать тебя мне какого-нибудь хорошего врача для меня в Париже. Ну, например, знакомого Елизаветы Семеновны? Только бы мне не расхвораться.

Я думаю, что этим вчерашним и ограничится. Во всяком случае страшного ничего, видимо, нет, иначе не упало бы сегодня до 36,0°. Сережа и Арнольд меня вчера «утешали» не тиф ли. Есть случаи тут. Но видимо не похоже. Но сожги же письмо! Не береги, — много их у тебя. Ванечка, попытайся, достань яиц, они могут долго пролежать, на холоде в сухости. Или в «Wasserglas»[239] (как по-русски?). М-me Будо верно их сможет тебе доставить? В имении-то таком шикарном куры есть? Поторопись, а то они отстанут нести уж. Если яйца переносишь, так это чудесно. Ну, Ванёк, я кончаю. Устала все-таки. Молюсь за тебя и очень нежно с тобой в мыслях. Почти что вижу тебя и твои комнатки, почти что у тебя. Ну, Господь с тобой! Будь же здоров! Попробуй с белком. Белладонна — хорошо. Она «подсушивает» язву. При вздутиях обязательно ставь компресс. Послушайся же! Очень помогает.

Сперва теплую мокрую тряпку, на нее клеенку, на клеенку шерстяное что-нибудь. Увидишь. Или просто шерстяным, сухим, обвяжи живот. Грелка слишком резка, а это лучше. И… режим…

[На полях: ] Напомни, чтобы я тебе написала о том, что С. сказала ясновидящая521, о папе. Это — потрясающе!! Исключительно. Она угадала всю суть нашей жизни! И обо мне сказала, правда, мало.

Ну, целую тебя и крещу. Оля

Не пойму, что это за припадок какой болезни. Неужели отзвуки мук о тебе? Я все это время очень, чрезмерно тосковала.

22. IX Я встала. Не волнуйся. Хорошо ем опять. Хочу писать. За болезнь целый новый рассказ родился, вернее откристаллизовался. Попробую. Но это совсем иной. Из иной жизни. Но необходимый _н_а_ш_е_м_у. Его жадно проглотят, даже если и не очень талантливо напишу.

22. IX Битва на Куликовом поле! Да?

206

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

9/22.IX.42 5 ч. 30 вечера

Дорогая Ольгуночка, вчера от тебя — чудесные розы, ярко-живые, ярко-алые… — ослепили меня! Ночью проснулся — в тревоге! — остались в комнате, тут, в большой, рядом с моим «заломом», где сплю. Было должно быть 4 ч. ночи. Встал, вынес в ванную, налил воды в ванну, обрызгал, открыл окно. Они дышали, яркие, _т_в_о_и, Ольгуночкины розы! Я поцеловал их — тебя, сердце твое, поцеловал, та-а-ак прильнул к нему!.. — И — слезы!.. — тебя все нет… когда же увидимся?.. Увидимся ли..? Господь знает. В цветах — душа твоя пришла ко мне, моя голубка, моя тихая, нежная гуленька… Олюночка, Оля моя..! И словом неопределимо — _к_т_о_ ты для меня… — ты все вместила — для меня в себе… _в_с_е, _в_с_е… — и это все — еще не _В_С_Е… ты в себе хранишь будущие мечты, возможности, то, чего не умею назвать… — источник жизни моей — ты, Оля, Олюночка…

Ах, как красиво-ярки они, твои розы! Их — 14 розочек. Вчера были бутоны, сегодня _к_-_а_-_а_к_ раскрываются! О, милая, ты в них пришла ко мне. Целую, пальчики целую, реснички — все, все — целую… Смотрю в глаза — целую… Оля, дорогое мое, солнце мое… — и светишь, и греешь мне, и чудесно озарен тобой — до!.. _н_е_м_о_г_о_ счастья! Благодарю, за все, что ты дала мне — чувством, мыслью, словом, движеньем сердца, — всею тобою!

А сегодня твое письмо! — от 16–17.IX. Дивное. Светлое. Все — нежность, забота, ласка. Песня тихая, баюкающая. Плачу от ласки, — так ослабли нервы. Эти дни 18–19 опять то же — тошноты, (в ночь на 19-ое — непроизвольно — одна кислая жидкость). 20 по сегодня — лучше. Вчера ночью (на 22-ое) захотел есть. Совсем бросил курить с 20-го. Серов совсем отупел, говорит: «Вы меня с толку сбили». Сделаю ему замечание, что не отвечает тебе. Знаменитого уролога не знаю, у-знаю. Если это в связи со моим состоянием… я никогда не имел дел с ними. Серов, должно быть знает. Проверю. Лечусь я пока так: утром принимаю caolin +1 ложка твоего Bisma-Rex. И перед первой едой 15–20 капель успокоительная смесь: valériane, belladonne, codéine, menthol, еще что-то. (Эти капли 3 р. в день) вечером перед сном, но 3–4 ч. спустя после вечерней пищи — опять caolin. Сегодня еще не было болей, с ночи. И тошнотность меньше, почти нет. Серов определил так: «Вы себя измотали „переживаниями“. Сильная нервная растрата. В частности, затронутое давно у Вас, (ulcère duodeni) сказывается, внутренности, ввиду подавленности (или возбудимости) нервных центров, не управляются, а предоставлены влияниям — подавленности и возбудимости. Но если настаиваете на concilium с французским врачом — охотно, пусть Rentgen, пусть и анализы»… Ждем, когда Mr. Antoine приедет из Fontainebleau (имение там его). Я могу, детка, ходить завтракать к Елизавете Семеновне, но не хочу, — очень я дичаю, когда болею, — раз, и — боюсь нарушить диету. Очень я исхудал, но это — мое свойство, быстро терять — и — кажется — быстро набирать. Ем в пол-аппетита. Ну, м. б. все обойдется. Вот тошнотность с чего — не понимаю? Помню был перерыв в 24 дня, с 27 июля (когда вернулся из имения), и хорошо чувствовал себя, а потом пошли, с промежутками, боли и проч… Ну, скучно. У меня, конечно, всякие мысли… ты понимаешь, — и это меня _в_с_е_г_д_а_ давит. В