«Вслед за этим Эрик подумал о том, что ему сегодня утром рассказал Алан Кокс. Значит, Джорджио торгует детской порнографией. Большое дело! Мне-то какая разница, черт побери? Алану Коксу следовало бы побывать на вьетнамской войне. Во Вьетнаме детей использовали как живые посылки для переброски оружия и посланий. И они взрывали в качестве камикадзе проклятые дороги. Так что их там использовали не только для секса, приятель. Они же не дети в европейском понимании этого слова — это крошечные взрослые мужчины и женщины, которые к семи годам достаточно продвинуты, чтобы оказывать услуги в обмен на что угодно. А в восемь лет они достаточно взрослые, чтобы продать родного брата или сестру! — Эрик недоуменно покачал головой, поражаясь миру и людям, его населявшим. — Алан Кокс сам ведет себя как взрослая проститутка. Можно ли представить себе такое, чтобы он упустил шанс заполучить сорок тысяч за несколько детей? Это просто смешно! А намеки на то, что Джорджио, возможно, не слишком любит платить долги… Может, так оно и есть. Однако мне он платит исправно. Потому что если бы он мне не заплатил, я начал бы преследовать его. И преследовал бы до полного расчета по всем долгам. Джорджио это понимает. Все, кто знает меня, понимают это… Я ведь перережу глотку за пачку сигарет, если мне очень сильно захочется закурить. Вот почему я стал тем, кто я есть. И вот почему ко мне обращаются преступники, террористы и им подобные. Я никогда не сомневаюсь в своей правоте. И не вижу смысла в том, чтобы бросать затеянное дело на поздней стадии его выполнения. Пусть Брунос продолжает заниматься, чем хочет, хоть порнографией с участием детей, когда выберется на волю, — это не мое дело. Мой интерес в одном: пусть Джорджио, когда освободится, заплатит мне сполна. Вот за этим я прослежу…» Зазвонил мобильный телефон Эрика.

— Да? — коротко ответил он. Несколько секунд он молча слушал.

— Хорошо, Джонни, сделайте перерыв. Убедитесь, что эти машины готовы и могут прибыть через час начиная с этой минуты. Я позвоню, когда двинусь с места.

Он отключил телефон и погрузился в размышления о том, что станет делать с заработанными сорока тысячами… Первой в перечне предстоящих трат стояла одна невысокая и симпатичная сомалийка, на которую Эрик уже давно положил глаз: «Имея сорок тысяч в кармане, я могу купить ее, ее сестер, да и всю деревню, если захочу. Однако для начала хватит и ее. Я нуждаюсь в отдыхе. И мне всегда нравилась анонимность Африки. Африка для меня все равно что второй дом… (При этой мысли он улыбнулся.) На самом деле это — мой единственный дом. В Африке можно затеряться. Там можно купить все что угодно. А можно жить на одни подачки. И неплохо, скажу я вам, жить… (Эрик работал на многие хунты, был замешан в стольких переворотах, что воспоминаний о них хватило бы на целую книгу. И он всегда наслаждался каждой секундой своей работы.) Да, Сомали будет первой моей остановкой в жизни. А потом я, возможно, прокачусь и навещу других моих жен… Южная Америка частенько меня неплохо веселила». Он будто бы грезил наяву. Но глаза его внимательнейшим образом следили за внешним миром. Даже во время сна Эрик прислушивался к тому, что происходило вокруг него. Эта привычка помогла ему сохранить свою жизнь достаточно долго. Дольше, чем это удалось большинству его ровесников.

Маэв читала передовую статью газеты «Сан» и пила из чашки крепкий чай, когда прозвонил дверной звонок. Она вздохнула, встала и начала спускаться вниз по лестнице, раздраженная тем, что ей помешали насладиться традиционным утренним перерывом.

Звонок вновь зазвенел, и она крикнула:

— Да, да, я иду!

Маэв настежь распахнула двери и увидела перед собой двух полицейских.

— Миссис Брунос?

Маэв почувствовала страх, который нагоняют на всех матерей стоящие перед дверью полицейские.

— Да. Чем могу служить?

Более пожилой полицейский сочувственно улыбнулся.

— Можно войти, дорогая? Нам надо поговорить с вами.

Они поднялись вслед за Маэв по лестнице, громко стуча тяжелыми ботинками по каждой ступеньке. Вошли в небольшую гостиную. Маэв испуганно повернулась к ним.

— О ком-то из моих детей…

Старший мужчина заговорил вновь, на лице его было написано сожаление, и весь облик свидетельствовал о том, что у него припасены одни дурные новости:

— Это о вашем сыне, Стефане Бруносе. Боюсь, что с ним произошло несчастье в Шри-Ланке.

Губы Маэв бесшумно шевельнулись несколько раз, и лишь потом она смогла извлечь из себя три слова:

— Что за несчастье?

Более молодой полицейский осторожно взял ее за руку.

— Может, вы присядете? А я приготовлю нам чашечку чая, ладно? Ваш муж дома, дорогая?

Маэв покачала головой и позволила молодому полицейскому усадить себя в одно из потрепанных кресел.

— Что случилось с моим мальчиком? Скажите мне, что случилось?!

Втайне она испытывала некоторое облегчение оттого, что они пришли из-за Стефана, а не из-за девочек, Марио или Патрика. (Патрик, женоподобный юноша, приходил домой и уходил неслышно и незаметно, как привидение.)

Полицейские снова заговорили. Но Маэв никак не могла понять, о чем они говорят.

— …Британское консульство установило, что это в действительности тело вашего сына. Его паспорт находился в комнате в отеле, и там же была его фотография. Похоже, что он очень много выпил, а потом пошел купаться. Был сильный прилив. Ужасная трагедия!..

Маэв больше не слушала их. Она услышала все, что ей нужно было услышать.

Со скрипом открылась парадная дверь, и раздались тяжелые шаги папаши Бруноса, поднимавшегося по лестнице. И тогда у Маэв выступили слезы, потому что ей стало жаль мужа. Она уже знала, что скажет ему полиция. И как только об этом услышит Па, это станет правдой…

Она потеряла сына, плоть от плоти своей. Он никогда больше не вернется домой. Стефан, самый нелюбимый ребенок, тот, которого ей всегда трудно было полюбить, лежит где-то на тропическом острове, одинокий, мертвый, холодный. Черты его красивого лица уже никогда не состарятся. А его мать никогда не смирится с этой потерей. Хотя она и убеждала себя, что довольна: дескать, лучше уж он, а не кто-нибудь другой.

Па бросил лишь один взгляд на жену и на полицейских и мгновенно понял, что в лоно их семьи ворвалась смерть. Он взял ладонь Маэв в свою руку и молча, без слез выслушал то, что ему рассказал пожилой полицейский.

Джонни нервничал. Пот струился у него по шее несмотря на то, что в фургоне было холодно.

— Ты проверил мотоциклы? — в очередной раз спросил он. Старший из братьев Маканултис тяжело вздохнул.

— Ты успокоишься когда-нибудь, мать твою, Джонни? Все готово двигаться вперед!

Джонни закурил сигарету и глубоко затянулся.

— Терпеть не могу ждать. Нет ничего хуже ожидания. Ты понимаешь, о чем я?

Дэнни кивнул.