Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пока еще нет, милостивый граф, — ответил Власт. — Я приехал сюда по доброй воле, поклониться милостивейшему отцу вашему, графу Гозберту…
— Поедемте вместе, отец мой будет вам очень рад. Как раз завтра в костеле богослужение, приглашены несколько священников, и вы пригодитесь к служению обедни, — сказал Додо. — Отец с духовниками весело обедает, хотя это день поста, — но ведь к рыбе необходимы мед и вино…
Додо и Берто, уняв своих лошадей, ехали, разговаривая с Властом, к замку, но, подъехав к гористому месту и не выдержав медленного шага, оставили путешественников с их усталыми лошадьми и сами пустились наперегонки наверх…
Нескоро после них, когда те успели уже слезть с лошадей, Власт наконец вскарабкался на гору и подъехал к первым воротам, ведущим во двор, где находились конюшни и сараи…
Внутренний двор представлял собою какой-то хаос. Везде стояли лошади, коляски, возы, лежали дрова, всякого рода лом, кучи навоза, ходил скот и птица, везде раздавался крик пастухов и всякой прислуги.
Весь этот беспорядок не особенно хорошо свидетельствовал о замке. С трудом протиснувшись сквозь эту тесноту, гул, рев и визг, Власт и его люди добрались наконец до ворот и подъемного моста, от которого вела дорога в бург. Здесь стояла вооруженная стража, более для виду, чем из нужды, а в боковых сенях, раздевшись, лежали слуги и отдыхали…
Второй двор имел лучший вид: его окружали каменные постройки, а в глубине стояла высокая башня, которая в случае осады замка могла служить убежищем. Но и на этом дворе видно было удивительное хозяйство Гозберта: здесь около колодца, посередине площади стояли и лежали слуги, громко хохоча и разговаривая.
Справа и слева в графские покои вели узкие двери, расположение которых хорошо было известно Власту с прежних времен. Оставив лошадь слугам, Власт вошел направо и поднялся наверх поклониться графу… О его прибытии сыновья уже предупредили старого рыцаря…
На первом этаже, куда вела узкая и темная лестница, не в очень большом зале, потолок которого состоял из почерневших резных бревен, за столом, уставленным оловянными кубками и кувшинами, как раз сидел старый граф, окруженный своими гостями. Обед подходил к концу, и рыбьи кости, оставшиеся на блюдах, свидетельствовали о том, что пост был строго соблюден… а по лицу Гозберта видно было, что он усердно заглядывал в кувшин с медом.
По правую сторону графа сидел в черном одеянии духовник с седой головой и серьезным суровым лицом, за ним занимал место второй священник помоложе, в глазах которого отражались ум и энергия, которую еще не успела убить борьба… У обоих на груди на цепях висели золотые кресты… Немного дальше с еле расцветшим личиком, с опущенными вниз глазами, смиренно сидел молоденький священник, желая как можно меньше обращать на себя внимание…
По левую руку Гозберта, развалясь, с выражением надменности в лице, одетый в кожаный кафтан, с колоссальными усищами, черными волосами на голове сидел рыцарь, как будто только что скинувший свои доспехи, он посматривал на всех присутствующих с пренебрежением.
Дальше у стены, как бы прячась в ее тени, сидел какой-то воин, очень похожий на развалившегося рыцаря, но гораздо скромнее его… Додо и Берто, только что вернувшись с прогулки, стояли возле своего отца…
Сквозь узенькие окна с застроенного двора в горницу проникал очень скудный свет, что придавало ей какой-то грустный вид. В глубине ее находился неуклюжий, широкий, невероятных размеров камин, в котором горел теперь огонь. Под его очагом свободно и удобно могло поместиться несколько рыцарей… Пара колоссальных полен догорала в глубине его.
На одной из стен в комнате висело большое деревянное распятие, одетое до колен в белую рубашку, с волосами, которые скульптор, не доверяя своему умению, предпочел заменить натуральными… Неуклюже вырезанная, эта фигура была просто страшная и на самом деле производила удручающее впечатление. На остальных стенах были вполне мастерски нарисованы яркие цветы и листья, среди которых можно было различить какие-то человеческие фигурки… Вдоль стен стояли вытесанные из дуба тяжелые скамьи и сундуки. На них лежали плащи, а только что сброшенные с себя доспехи, распоясанные мечи валялись всюду… Несколько собак ходили по комнате в поисках костей, которые им обыкновенно бросали здесь на пол.
Через открытые двери, ведущие в соседнюю комнату, можно было заметить на возвышении ложе с деревянным сводом и всю спальню графа Гозберта… Тяжелый воздух, насыщенный отвратительным запахом пива, вина, приправленного разными кореньями, и всяких блюд, наполнял эту залу, которая считалась самой парадной и большой во всем замке.
Старый рыцарь, который больше проводил время в поле, чем дома, придя к себе на отдых, все находил прекрасным.
Когда Власт подошел к старому графу, покорно ему кланяясь, то последний, обратив к юноше свое раскрасневшееся лицо, улыбнулся, а затем, указывая на место на скамье возле духовных, проговорил:
— Между своими будешь, отец Матвей… сядь, а если есть хочется, прикажи подать себе — верно еще что-нибудь найдется, а пока что — выпей… На тощий желудок это здорово… после еды здорово… во время еды здорово, и никогда это не вредит!
Говоря это, граф налил из кувшина в кубок, который почти насильно втиснул ему в руки, и Власт, тихо сказав, что пьет за здоровье и благополучие хозяина, пошел занять самое скромное место за молодым священником…
Два старших духовных лица, сидевшие на почетных местах, с любопытством устремили на него свои взоры… Скромно усевшись, Власт, отдыхая после долгого пути, имел возможность присмотреться ко всем сидевшим за столом, так как развеселившийся воин, который на момент прервал свой рассказ, немедленно стал его продолжать, привлекая к себе общее внимание. Голос, выходивший из его широкой груди, точно из бочки, звучал странно резко, но с какими-то нотами грусти и боли. На лице его лежал отпечаток равнодушия и вместе с тем гордости…
III
Прибытие Власта нисколько не помешало гостям графа Гозберта продолжать начатую раньше беседу. Власт, сидевший в углу, прислушивался, не вмешиваясь.
Разговор вели на тему, которая тогда наиболее интересовала немцев, а именно: о благополучии и большом возвышении саксов, о судьбе Оттона и о его покойном отце Генрихе.
Казалось, что развалившийся рыцарь с гордым лицом лучше других был осведомлен о всех делах императорского дома. Связывавшее его с ним близкое родство не мешало ему критиковать и зло насмехаться над всеми его членами, которых он, по-видимому, недолюбливал и недоброжелательно к ним относился.
— Вы, может быть, ничего не слыхали, — говорил он, опершись рукою на стол, — о первой