— Скажу вам честно, я сам не знаю, как меня все эти годы выносила жена. Наверное, это я и свел ее в могилу.

Я шел и шел.

Очаровательная девушка в белом традиционном платье сидела на табурете под зонтиком и играла на бамбуковой дудочке. Под аккомпанемент этой музыки люди в дорогих вечерних нарядах, аккуратно переставляя ноги, садились на покрытый черным лаком прогулочный кораблик, пришвартованный в конце причала.

Приблизившись к торговцу, от лотка которого гладко тянуло абрикосами, я купил порцию блинчиков с начинкой. Затем добрался до самого конца причала, наклонился, опершись локтями о перила, уставился на темную реку и принялся перебирать в уме события последних нескольких недель.

«Мы просто компания старичья, оказавшаяся в одном автобусе», — мелькнула мысль.

Потом я перенесся на кухню своего домика в Булл-Ривер Фолз.

Я разорвал упаковку и достал веревку длиной шесть метров. Задернул занавески на окне. Окинул внимательным взглядом потолок, начиная от той точки, под которой поставил стул. На какой вес рассчитан потолок? Хватит ли места на кухне, когда я начну раскачиваться и биться в петле? Простой беседочный узел может не затянуться как надо. Один край веревки я привязал мертвым узлом к крюку, на котором висела лампа. Затем, крепко взявшись за веревку и подобрав ноги, повис на ней всем своим весом и принялся раскачиваться над покрытым линолеумом полом, тщательно репетируя собственное повешение. Еще раз самым придирчивым образом осмотрев веревку, я завязал два узла внахлест, подумав, добавил третий, после чего сплел петлю. Меня удивило, с какой легкой душой я все это проделал. Затем я присел на стул, уставился на пол и с гордым видом кивнул. Выпив пива, накинул петлю на шею. Отличная нейлоновая веревка двойного плетения, полтора сантиметра в диаметре.

Помню, как я бесконечно долго раскачивался в петле. Лицо сделалось ледяным и онемело, будто уже мне не принадлежало. А потом в голове запульсировало, словно меня кто-то сзади ударил по затылку, и вот я уже лежу на спине, взгляд в потолок, петля впивается в горло. Под потолком раскачивается обрывок веревки.

Я опустил взгляд на грудь. Истрепанный кончик веревки с моей стороны был влажным, словно в слюне.

Я снова вернулся в Сайгон и двинулся в путь.

Таблетка действовала, но не так быстро, как хотелось. Я ощутил знакомое чувство душащей тяжести, наваливающейся на плечи, чувство беспомощности и тщетности всех усилий. Мне хотелось просто щелкнуть выключателем и исчезнуть. Стереть себя. Без всякой мелодрамы и лишних слов, без суеты, не создавая никому неприятностей. Впрочем, само собой, это совершенно невозможно. Если моя жизнь оборвется прямо тут, тело придется везти домой, а это дело ой какое хлопотное. Но лично мне будет очень просто поставить точку именно здесь. Я думал об этом с того самого мгновения, как вышел из самолета.

Под неутихающим теплым дождем я двинулся прочь от реки. Через некоторое время даже перестал ощущать ее запах. Тогда я сверился с картой и осмотрелся по сторонам.

Я оказался в грязном, занюханном райончике. Домики тут были крыты гофрированными железными листами, придавленными сверху камнями. В проволочных клетках кудахтали тощие куры. Некоторые извилистые переулки, заваленные мусором, были столь узкими, что приходилось протискиваться боком. Кое-где виднелось строительное оборудование и оранжевые конусы, ограждавшие ту или иную лачугу предназначенную под снос. Складывалось впечатление, что, согласно плану, собирались стереть с лица земли всю улицу. Лишь в очень немногих домишках горел свет. Мне бросился в глаза подсвеченный рекламный щит, извещавший на английском о том, что скоро здесь построят роскошный отель и шикарные магазины.

Я извлек из портмоне конверт, открыл его и взглянул на фото в папиросной бумаге, которое хранил все эти годы. Внимательно посмотрев на адрес, я, пригнувшись, пролез под гигантской покосившейся деревянной балкой, возможно являвшейся некогда частью ворот, и оказался в пустом дворике. В стенах виднелись совершенно одинаковые дверцы, а возле каждой из них — адрес на керамической табличке.

Я нашел то, что искал, справа — в дальнем углу.

Здание, во дворе которого я находился, было словно из другой эпохи. Изогнутые как у пагоды коньки крыш украшали фигурки птиц и рычащих тигров. Одну стену покрывали письмена, располагавшиеся под изображениями драконов и бородатых воинов, щеголявших в тогах и вооруженных мечами и мушкетами, словно собираясь вступить с кем-то в бой. Мне почудилось, что я смотрю на фреску в каком-то музее — часть изображения была затерта, а у некоторых героев не хватало плеч или голов. Присмотревшись, я заметил, что одна из стен успела обвалиться, причем обломки уже сложили в аккуратную кучу. В воздухе пахло потом, дымом и какими-то животными.

Я переступил порог и вошел внутрь. В бледном свете тускло поблескивали бугрящиеся пузырями стены, покрытые лаком. На полу лежал опрокинутый маленький холодильник с закругленными краями и распахнутой дверцей. Комкообразное содержимое вывалилось на пол и источало гнилостный запах. Грязную фарфоровую раковину покрывала паутина трещин. Крыша дома, в который когда-то привел меня его бывший жилец, вот-вот была готова провалиться, будто на нее сверху опустилась какая-то тяжеленная тварь.

Из земляного пола торчали изогнутые ребрышки размером с коктейльную соломинку. Скорее всего, это были останки какой-то птицы: присмотревшись, я приметил втоптанные в грязь перья. Раскиданные вилки, ножи и ложки ржавели рядом с чистенькими тарелками, на которых не виднелось ни трещинки, ни скола. Посуда была столь белоснежной, что в полумраке казалась нагретой до белого каления.

Сколько печали за долгие годы впитали в себя эти стены! Создавалось впечатление, что обитатели покинули дом в ужасной спешке.

Я достал маленькую фотографию со старомодными зубчатыми краями. Запечатленные на ней выглядели скованно, будто впервые увидели фотокамеру. Женщина — совсем миниатюрная, в сандалиях и бесформенной юбке. Ребенок на ее руках безучастно таращится огромными черными глазами на что-то сбоку.

Давным-давно я убил мужа этой женщины. Луна в ту ночь светила так ярко, что я запросто бы смог пересчитать пуговицы на его мешковатой черной рубахе.

Я сунул фотографию, которую хранил все эти годы, обратно в конверт и прислонил его к стенке пустой полки — наверное, именно там бы и стояла фотокарточка, сложись все иначе. Я сделал максимум из того, что мог. По прошествии стольких лет мне не оставалось ничего другого. Вскоре этот дом, а вместе с ним память тех, кто тут жил и умирал, обратятся в ничто и будут преданы забвению.

В другой крошечной комнатенке в луже воды лежал расколотый унитаз. Испещренные