невиданной силой борется за каждое слово, за каждую формулировку. <…> Собственно, оба они, как я полагаю, так поступали по причинам, выходившим за рамки эгоистических и узких целей: Новский боролся за то, чтобы в своей смерти, в своем падении сохранить достоинство не только своего образа, но и образа революционера вообще, а Федюкин в своей погоне за фикцией и допущениями – сохранить строгость и последовательность революционной справедливости и тех, кто разделяет эту практику; потому что лучше, чтобы пострадала так называемая правда одного-единственного человека, одного мелкого организма, чем из-за него возникнут сомнения в высших принципах и интересах[37].

Если Karl Marx Buchhandlung был самым символичным книжным магазином Восточного Берлина, то Autorenbuchhandlung был и остается самым значимым книжным Берлина Западного. Неслучайно в разделенном городе Шарлоттенбург являлся центром федеративной половины, а магазин находится в нескольких шагах от Савиньиплац, рядом с той улицей, где обосновался Вальтер Беньямин, чтобы написать «Улицу с односторонним движением» – этот путеводитель, который, как и «Невидимые города» Итало Кальвино, помогает сориентироваться в психогеографии любого крупного города мира. Церемонию открытия магазина в 1976 году провел Гюнтер Грасс, однако несколько недель спустя, желая показать, что его призванием были отнюдь не только торжественные мероприятия, сюда приехал Гинзберг – опять он появляется в этой книге о книжных! – чтобы провести еще одну церемонию, на сей раз с поэтическим перформансом. Вплоть до падения Берлинской стены этот книжный оставался центром дискуссий о коммунизме и демократии, угнетении и свободе, сюда приглашались гости такой величины, как Сьюзен Сонтаг и Хорхе Семпрун. В девяностые годы он обратился к теме культурного объединения, уделяя основное внимание литературе Восточной Германии и подчеркивая ее значение. Главная особенность магазина, отраженная в названии, заключалась в том, что его основала группа писателей, задавшихся целью распространять немецкую литературу, которую они творили и читали. Внешне этот книжный похож на барселонский Laie, на буэнос-айресский Eterna Cadencia или на стамбульский Robinson Crusoe 389: строгий, элегантный, классический. Неудивительно, что в нем покупает свои книги главный герой «Дня поминовения», романа Сейса Нотебоома, обладающего выраженным европоцентричным характером.

Ось, вокруг которой выстраивается «Европа-узловая», – это ось Германии – России. В романе Нотебоома мы читаем:

Германия и Россия, в такие моменты казалось, что эти две страны тоскуют друг по другу тоской, непонятной уроженцам атлантического побережья голландцам, точно эта бескрайняя равнина, начинающаяся у Берлина, обладает таинственной мощью, точно из этой равнины вновь должно явиться что-то, чему еще не пришел срок, но что опять, вопреки видимой логике развития, опрокинет всю историю Европы, будто эта гигантская масса земли возьмет и перевернется на другой бок, а западная окраина соскользнет с ней, как одеяло[38].

Режимы Сталина и Гитлера – атомные бомбы с фатально схожей участью; они появились одновременно в двух географических зонах, приговоренных к диалогу по меньшей мере с тех времен, когда прусский еврей Карл Маркс сформулировал свои политические идеи. В годы учебы в семинарии молодой Сталин, опасаясь, что книги, взятые в общественной библиотеке, попадут на заметку и, возможно, станут причиной неприятностей, пользовался свободой чтения в книжном магазине Захария Чичинадзе. В те времена императорская цензура держала в ежовых рукавицах Санкт-Петербург, а в Москве, на Никольской и прилегающих к ней улицах, поощряла производство лубков – русского эквивалента chapbooks[39], или листков, – которые прославляли царя, рассказывали о великих битвах или воспроизводили народные сказки, вызывая возмущение дореволюционных интеллектуалов, называвших их ретроградными, антисемитскими и проправославными. После революции 1917 года они были вытеснены фотографией. В книжном магазине Чичинадзе произошла Великая Встреча: здесь Сталин познакомился с текстами Маркса. Впоследствии изобретательный Сталин превратил этот опыт в приключение: по его версии, он и его товарищи, не имея лишних денег, тайком проникали в книжный Чичинадзе и по очереди копировали запрещенные тексты. Вот как это объясняет Роберт Сервис в своей биографии советского вождя и палача:

Чичинадзе был на стороне тех, кто противился русскому господству в Тбилиси. Когда семинаристы пришли в его книжный, он, безусловно, принял их радушно; а если они переписывали книги, то наверняка это делали с его гласного или негласного разрешения. Для городской интеллектуальной элиты распространение идей было важнее простой экономической выгоды. Это была битва, победе в которой либералы могли всего лишь способствовать. Магазин Чичинадзе был подобен руднику, где таились книги, к которым тянулась молодежь. Иосифу Джугашвили нравилась книга Виктора Гюго «Девяносто третий год». Его наказали за то, что он тайно пронес роман в семинарию; а когда в ноябре 1896 года в ходе обыска был найден роман Гюго «Труженики моря», ректор Гермоген предписал ему «длительное пребывание» в карцере. По словам его друга Иремашвили, группа также получила доступ к текстам Маркса, Дарвина, Плеханова и Ленина. Сталин упомянул об этом в 1938 году, утверждая, что каждый участник группы платил по пять копеек, чтобы взять «Капитал» Маркса на две недели.

Придя к власти, Сталин создал разветвленную систему контроля над текстами, отчасти опираясь на этот личный опыт, позволивший ему убедиться в том, что у всякой цензуры есть свои слабые места. Книги всегда были важнейшим элементом контроля в руках власти, и правительства создавали механизмы книжной цензуры так же, как строили замки, крепости и бункеры, которые рано или поздно попадали в руки врагов или разрушались, – не обращая внимания на то, о чем писал еще Тацит: «Напротив, обаяние подвергшихся гонениям дарований лишь возрастает, и чужеземные цари или наши властители, применявшие столь же свирепые меры, не добились, идя этим путем, ничего иного, как бесчестия для себя и славы для них»[40]. Бесспорно, появление книгопечатания серьезно осложнило государствам задачу по ограничению торговли запрещенными книгами. А современные диктатуры стали извлекать максимальную политическую выгоду от публичного сожжения книг, одновременно выделяя огромные средства из национального бюджета на органы чтения.

Испания в первые века Нового времени стала первопроходцем как в разработке массовых систем слежки и подавления читателей (в чем же, как не в этом, была роль Святой инквизиции?), так и в прокладывании маршрутов для импорта рабов и в создании концентрационных лагерей, планов перевоспитания и стратегий истребления. Неудивительно, что для Франко образцом государства была Испания времен Империи, национал-католическое наследие завоевания Америки. Франсиско Пуче, книготорговец из Малаги, так говорил о символах, которые противостояли франкистам:

На всех нас – книготорговцев, пострадавших от франкистской цензуры, от преследований со стороны полиции и от покушений, которые фашисты устраивали после смерти Франко, – остался отпечаток этой