эпохи, и мы всегда считали книжный магазин чем-то бо́льшим, чем просто бизнесом. Мы поднимали факел последнего человека, казненного Инквизицией, – книготорговца из Кордовы, осужденного в XIX веке за ввоз запрещенных Церковью книг. И эта эпоха снова ясно дала понять, что присущий диктатурам рефлекс сжигания книг представляет собой не случайное явление, а вытекает из несовместимости двух реальностей, как мы отмечали в начале по поводу сопротивления. Она также ясно показала значение независимых книжных как инструментов демократии.

Тем не менее связь между политическим строем и функционированием письменной культуры сложнее дихотомии, когда аристократические, диктаторские и фашистские режимы воплощают абсолютное зло, а парламентские демократии мыслятся как безусловное добро. И хотя, к счастью, во многих из них не применяются физические наказания и смертная казнь, Соединенные Штаты – пример того, как свободу выражения и чтения постоянно окружали механизмы контроля и цензуры. Историю американской демократии можно рассматривать как бесконечную череду поединков на зыбком ринге интеллектуальной свободы – начиная с закона Комстока 1873 года, направленного против непристойных и развратных произведений, до нынешних запретов книг, которые устанавливают тысячи книжных магазинов, образовательных учреждений и библиотек по политическим или религиозным мотивам. Или приемов, при помощи которых Управление по контролю над иностранными активами при Министерстве финансов препятствует распространению произведений с Кубы и из других регионов мира. В нашу эпоху мгновенного распространения любой громкой новости сожжение книг по-прежнему гарантирует место на первых полосах газет. По свидетельству Генри Дженкинса, литературным сериалом, вызвавшим больше всего споров в первое десятилетие нашего века, стали романы о Гарри Поттере, в отношении которых в 2002 году велось более пятисот различных разбирательств по всем Соединенным Штатам. В Аламогордо, штат Нью-Мехико, Церковь общины Христа сожгла тридцать экземпляров вместе с фильмами Диснея и компакт-дисками Эминема, потому что, по словам Джека Брока, пастора церкви, это были сатанинские шедевры и орудия для совершенствования навыков в черной магии. В предшествующее десятилетие публикация «Сатанинских стихов» Салмана Рушди не только в очередной раз выявила болевые точки в отношениях Соединенных Штатов с прямой или косвенной цензурой, но и поставила ребром намного более важный вопрос о такой геополитической проблеме, как свобода выражения. Потому что если в течение полувека она существовала прежде всего в Восточной Европе и в Азии, то начиная с девяностых годов стала распространяться на арабский мир с той разницей, что вследствие экономических и в первую очередь медийных преобразований речь больше не идет об исключительно местных или национальных дебатах, которые быстро пресекались властями. После «Сатанинских стихов», которые были преданы проклятию одновременно с падением Берлинской стены, столкновениями на площади Тяньаньмэнь и неудержимым распространением интернета, всякий раз, когда происходили нападки на свободу выражения и чтения, их последствия автоматически приобретали всемирный масштаб.

В своих воспоминаниях под названием «Джозеф Антон» Рушди рассказывает о подробностях этого дела. Сначала публикация шла по обычному на Западе руслу: он совершает поездки с рекламными целями, роман попадает в финал Букеровской премии, тогда как в Индии его распространение постепенно начинает сталкиваться с препятствиями, начиная с заметки в India Today («она неизбежно вызовет лавину протестов») и с действий двух парламентариев-мусульман, превративших борьбу с книгой, которую они не читали, в свое личное дело. Все это приводит к решению о ее запрете. Подобно тому как это происходило в свое время в Соединенных Штатах, решение принимается Министерством финансов, которое опирается на закон о таможне. Рушди отвечает открытым письмом на имя премьер-министра Раджива Ганди. Фанатики, в свою очередь, угрожают издательству Viking Press и магазину, в котором писатель собирался провести чтение. Затем роман был запрещен в Южной Африке. И неизвестный пришел в дом писателя в Лондоне. И Саудовская Аравия и многие другие арабские страны запретили произведение. И посыпались угрозы по телефону. И в Брэдфорде были публично сожжены экземпляры «Сатанинских стихов», а на следующий день «WHSmith, главная британская сеть книжных, изъяла книгу с полок своих 430 магазинов», выпустив при этом официальное коммюнике с просьбой не считать ее «цензором». Роман получил премию Коста. Беснующаяся толпа бросилась на штурм американского информационного центра в Исламабаде (Пакистан), и пять человек погибли от выстрелов, пока толпа кричала: «Рушди, ты мертвец!» А далее – аятолла Хомейни, и его фетва, и два телохранителя днем и ночью, и ферма, затерянная где-то в Уэльсе, и угроза бойкота всех изданий Penguin Books во всем мусульманском мире. Номер один в публикуемом The New York Times списке бестселлеров, и множество угроз взорвать бомбу. И настоящая бомба, взорвавшаяся в книжном магазине Cody’s в Беркли, развороченные стеллажи которого были сохранены как свидетельство варварства, и угрозы смертью издателям и иностранным переводчикам. И солидарность архиепископа Кентерберийского и Папы Римского с оскорбленными чувствами мусульман, и заявление писателей мира в защиту Рушди. Разрыв дипломатических отношений между Ираном и Великобританией, и отказ множества организаций проводить акции в поддержку преследуемого писателя из соображений безопасности. Рост числа конфликтов («Эти маленькие стычки между литераторами в тот момент, когда литературная свобода как таковая подверглась яростному нападению, казались трагедиями»), и периодические переезды. И псевдоним («Джозеф Антон»), и зажигательные бомбы в лондонских книжных Collet’s и Dillons, и в австралийском Abbey’s, и в четырех филиалах сети Penguin, и Международный комитет защиты Рушди, и повседневная жизнь, которую определяют, пронизывают, сотрясают, словно электрошокер, меры безопасности. И первая годовщина сожжения книг в Брэдфорде. И подтверждение фетвы, и убийство японского переводчика Хитоши Игараши. И подтверждение фетвы, и нападение с кинжалом на итальянского переводчика Этторе Каприоло. И подтверждение фетвы, и попытка убить норвежского издателя Вильяма Нюгорда. И подтверждение фетвы, и гибель тридцати семи человек в ходе другого протеста. И одиннадцать лет, которые Рушди скрывался, одиннадцать лет, в течение которых он не мог пройти по улице, спокойно поужинать в ресторане с друзьями, удостовериться, что его книги лежат на полках книжного магазина. И что эти его книги, ни в чем не повинные, несут на себе тяжесть многих трупов. Очень многих.

События, описанные в «Джозефе Антоне», свидетельствуют о том, что книга Рушди вписывается в ряд книг, подвергавшихся преследованию:

На вопросы друзей, как ему помочь, он отвечал: «Защитите мой текст». Нападки на роман носили вполне конкретный характер, а защита тем временем строилась исходя из самых общих соображений с опорой на великий принцип свободы слова. Он очень рассчитывал на более конкретную защиту, хотел, чтобы роман его отстаивали как высококачественное литературное произведение, в том же духе, в каком шла когда-то борьба за другие