считает, что для меня всё давно закончилось?» Домой идти не хотелось, хотелось выпить. Гази не выносил пьющих женщин. Она раньше могла и вина выпить, и сигаретку выкурить. С Гази это стало запретным делом. Однажды увидел с сигаретой, из рук вырвал и сказал: ещё раз увидит – не простит. «Такой с виду правильный! Куда уж нам!» Она зашла в маленькое кафе, попросила меню. «Может, пятьдесят водки накатить?» Неожиданно встала и пошла к выходу. Наступило горькое равнодушие: «Если бы любил, позвонил. На что я надеюсь? И девку никогда не прощу! А ведь так всё хорошо начиналось!» Дома тихо и пусто, его сумка так и валяется в прихожей. «Может, разобрать? Нет уж! Сам собирал, пусть сам и разбирает! Ну что ещё надо узнать о нём, чтобы с лёгкостью отпустить?!» Всё было явным, но совсем не очевидным для неё. Ольга то пыталась найти Гази оправдание, то вновь выискивала всё новые и новые факты подтверждения его расчёта и лицемерия. В потоке мыслей она вконец запуталась, ей было не найти правды. Если бы только она смогла посмотреть на всё со стороны, как женщина, которая неспособна больше любить! Её чувство к нему не только не угасало, наоборот, стало таким огромным, что делало Ольгу ничтожной. Надо набраться терпения! Какое глупое слово – надо! Понимать – одно… а сделать? Когда каждая минута отдаляет их… Она унизила его и наговорила много лишнего. Слов не забрать назад! Но почему он не остановил её, не ударил? Это признание вины или что-то другое? «Чёрт, я совсем не понимаю его! Другие они! Права Маринка». Долго рылась в коробке с лекарствами, искала снотворное. Ей необходимо выспаться и набраться сил, которых оставалось всё меньше и меньше. «Интересно, как он? Переживает и мучается, как она, или ему всё до фонаря?» Хотелось поддержки, сочувствия, кого-нибудь рядом. Маринке звонить не станет, она сразу выкупит, что у неё полная задница. Рассказывать, что произошло, – не вариант. Так что снотворное – её единственное спасение, и не исключено, что в ближайшее время отказаться от него будет совсем непросто.

* * *

День четвёртый – четвёртый приём.

Она проснулась разбитая, вялая, ещё и с головной болью. «Знала ведь, что надо полтаблетки выпить. Нет, целую хапнула для верности. Теперь буду полдня сама не своя ползать». Ей показалось, что боль немного отступила. Но это только показалось. В телефоне было полно его фотографий. Гази ругался, а она всё равно его фоткала везде и всегда. Вспомнила, как после первого приезда в Питер Гази по несколько раз на день просил присылать ему свои фотографии.

– Скучаю, милая!

– Очень? – спрашивала Ольга.

– Да, милая… Слишком очень.

Он сильно обижался, когда она игнорировала его просьбы. Сам посылал видео и фотки по первому требованию и никогда не спорил. «Молодой! Как ни сними, везде красавец. А ей неизвестно сколько фотографий надо сделать, и то с трудом выберешь приличную. Всё на свет плохой грешила, себя утешала, но знала, не свет это, а годы, и тщательно фотошопила снимки. Очень боялась первой встречи, думала, если прочтёт разочарование в его глазах, ей конец.

– А вдруг ты увидишь меня в жизни и разочаруешься? – спрашивала Ольга, словно подготавливала себя к этому.

– Нет, это невозможно! Я уже люблю тебя, и мои глаза увидят только ту женщину, которую я полюбил!

Захотелось залезть в фотоальбом, посмотреть на него. Не стала: снесёт голову, а ей на работу собираться. Кофе показался горьким и невкусным, есть не хотелось до отвращения. «Сегодня опять придёт Катерина. Лучше бы она никогда не приходила. Всё из-за неё! Хотя в чём её вина?! Катя заронила в ней сомнения. Если бы не её рассказ, и в голову бы не пришло бежать за Гази и выслеживать, с кем он. Можно подумать, это что-то меняет! Он же всё равно по факту сидел с девицей, а не с другом». На улице шёл мелкий дождь. Вроде и небо не серое, а он нудно моросит, и, скорее всего, это надолго.

Екатерина Михайловна деловито вкатила в кабинет свой чемоданчик на колёсах, поставила его в угол, сбоку пристроила сумку и только после этого улыбнулась и поздоровалась.

– Оль, а ведь я по тебе скучаю. Жду не дождусь, когда опять на твоём столе окажусь, хоть и больно мне поначалу было, – Катерина рассмеялась, да так задорно, что сразу помолодела лет на десять. – Что-то ты грустная сегодня. Случилось что? Я помочь ничем не смогу. И совета от меня дельного не жди. Дура дурой. Мне и муж мой покойный всегда говорил, что пропаду я без него, разных глупостей наделаю. Как в воду глядел. Был бы жив, ничего бы со мной не случилось, – Катерина сидела на столе, свесив ноги, прикрывалась простынёй и всё никак не хотела ложиться на живот.

– Вы, наверно, очень жалеете обо всём? – Ольга поднесла руку ко рту, как бы извиняясь за свою бестактность и за то, что опять на «вы»: «Ещё подумает, что есть в этом какой-то потаённый смысл. Вырвалось просто».

– Я? – Катерина Михайловна улыбнулась загадочной улыбкой. – Что ты! Я ни о чём не жалею! Ни о чём… Я была такая счастливая! Такая счастливая!

Ольга отвернулась: она не могла смотреть на эту нелепую женщину, которая до основания разрушила свою жизнь, ещё и ни о чём не жалеет: «Это же тупость! Маразм!» Вдруг непонятно как из её глаз сами собой полились слёзы. Ей было всё равно, что совсем чужая женщина удивлённо смотрит на неё и ничего не понимает, и не сможет понять. Она, также как Катерина, никогда не была счастливей. Никогда.

– Оль, не плачь… А то я тоже расплачусь. Может, отдохнёшь немного… А я пойду себе потихоньку…

– Ложись. У нас и времени-то совсем не осталось.

Дождь так и не собирался останавливаться, но силу не набирал, деликатничал. Это был обычный питерский дождь, и отношение к нему у всех было разное. Для тех, кто счастлив, он никогда не был помехой, с теми, кто грустил и у кого что-то не задалось, мог и погрустить за компанию. Ольга шла к метро привычной дорогой через Таврик. Парк опустел, и навстречу попадались редкие прохожие под зонтиками, и все как один с унылыми лицами. «И весна не в помощь. Может, совпадение», – подумала Ольга. На телефоне опять пропущенный звонок от Марины и несколько коротких сообщений в виде вопросительных знаков. Переписываться по телефону Марина не любила, а вот поболтать – хлебом не корми,