поймут. Я так и сделала. Вернулась – не психуй, говорю, а то молоко пропадет. Все сказала как надо, помогут тебе. Только мы угомонились, я уже засыпать начала, слышим – машина подъехала. Шум, крики, в дверь колотят, матерятся – открывай, кричат, срочно! Ну, кто был тут – дежурные сестры – боятся, не открывают. Доктор вышел, орет через дверь: кто такие? Чего надо? А Лиза вскочила с кровати – это, шепчет, за мной, настигли они меня! Я спросонья: что? Чего? Никак в толк не возьму. А она мечется по палате. У нас верхнюю одежду отобрали, а все остальное оставили. Вот она, Лизавета, оделась, выскочила в коридор, а там никого, все у двери стоят. Бандиты эти дверь ломают, доктор дежурный орет им, что милиция уже едет. Да какая у нас милиция? Она, может, и приедет, так только к утру, когда нас всех тут поубивают. Лиза выскочила, смотрю – уже с ребенком бежит. А я свою девочку схватила, думаю, мало ли что, так уж вместе будем. Я Лизе еще дверь из подвала показала, она изнутри запирается. Ну, пошумели там у крыльца, слышу – стекла бьют. Тут главврач прибежал, он недалеко живет. Слышу, кричит: вы что же, подонки, делаете? Вы же у меня в мороз больных людей чуть не на улице оставляете! Я, говорит, уже сообщил куда следует, что налет на больницу, скоро будут. Ну, те малость поутихли. Лизавета, говорят, Пименова, у вас где? Тут из баб кто-то сдуру и ляпнул – в родильном. Они – ко мне в палату, я лежу и с жизнью прощаюсь. «Где она?» – один орет, наглый такой. – «Не знаю ничего, – отвечаю, – ничего не знаю, я спала, ничего не слышала! Понятия не имею, куда она делась!» Тут допер кто-то из них машину Лизину посмотреть. А ее и нету. Ну, бандюки подхватились да и поехали за ней. И вот, значит, нагнали… – Надежда тяжело вздохнула.

– А как же бирка-то ваша у Лизиной девочки оказалась?

– А это, видно, она первой ночью ходила да подменила, следы пыталась замести. Или эти в больнице перепутали.

– А вы не боялись, что вам ребенка подменили?

Надежда поглядела на меня и усмехнулась. Потом стукнула в окошко бани:

– Таньк, выгляни на минутку!

– Чего, маманя? – В окно высунулась рыжая, как пламень, грудастая девка. На Надежду она была очень похожа, такая же румяная и веснушчатая, только глаза не бледно-голубые, а синие.

– Ну? – фыркнула Надежда, заметив мое изумление. – Убедилась? Мне беспокоиться нечего, никаких сомнений. У нас по женской линии все такие, у бабушки дочерей четыре, нас у мамы трое, и все как одна рыжие, и все девки. Ну вот, все тебе рассказала, что Наде, а теперь извини, Аленке кушать пора, – она кивнула на коляску, из которой тотчас раздался звонкий крик.

Надежда вытащила из коляски младенца. Глаза у девочки были синие, головку покрывал рыжий пушок. Мы пошли к дому.

– Подержи-ка ее, я сейчас. – Хозяйка на крыльце передала мне девочку. Та гукала и пускала пузыри.

– Вот, возьми! – вернувшись, Надежда протянула мне бирочку, просто кусок клеенки, на котором было нацарапано химическим карандашом: «Пименова Елизавета Анатольевна, девочка, 14.12.1992.

– Хотела ее Наде отдать, да не нашла сразу, а потом отыскала… – сказала Надежда, – жаль девчонку, если с ней что случилось. Славная она, открытая такая. На прощание меня обняла, вы, говорит, маму последней видели… Адрес вон свой записала…

Я поглядела на бумажку – и верно, деревня Забродье и так далее.

Распрощавшись с Сарафановой, я направилась к вокзалу, но тут вспомнила про странного кривоногого деда, который заговорил со мной возле больницы.

Ничего особенного я не надеялась от него узнать, но время все равно нужно было чем-то занять, и я вернулась к больнице. Обошла одноэтажную пристройку и увидела широко открытую дверь.

Зашла внутрь и огляделась.

Справа были котлы и трубы, какие-то приборы – наверное, это и есть котельная. Слева же еще одна дверь вела в жилое помещение. Оттуда доносились голоса.

– Не иначе это бабка Митрофанова снова за старое взялась, – говорил низкий мужской голос. – Надо с ней воспитательную работу провести. Если не прекратит этот терроризм, будем привлекать…

– Митрофанова навряд ли, – отвечал второй голос, женский. – У Митрофановой диабет.

– А при чем тут диабет? – недоумевал мужчина. – Она же с этим сахаром не чай пьет…

Я заглянула в дверь.

За ней была маленькая комнатка с одним подслеповатым окном. Посредине комнаты стоял стол, накрытый клеенкой в цветочек. То есть когда-то она была в цветочек, а сейчас выцвела, и от цветочков остались невразумительные разводы. За столом сидел мужчина лет пятидесяти в милицейской форме и что-то писал на листе разграфленной бумаги. Чуть в стороне на табуретке расположилась женщина в белом халате, та самая, которая в прошлый раз отчитывала кривоногого Кузнецова.

– А вы куда? – спросила она, заметив меня. – Вы по какому вопросу?

– Я Кузнецова ищу, – сообщила я, переводя взгляд с женщины на милиционера, и, уже сказав это, сообразила, что ляпнула лишнее.

– Кузнецова? – Милиционер отложил ручку и уставился на меня с интересом. – А зачем вам понадобился Кузнецов?

– Поговорить с ним хотела… – ответила я растерянно. – А где он?

– Отговорила роща золотая… – вздохнул милиционер. – Вот он, ваш Кузнецов…

Он глазами показал мне в глубину комнаты. Я проследила за его взглядом и увидела аккуратно застеленную кушетку, а на ней, поверх синего байкового одеяла, того самого кривоногого деда, который хотел мне что-то рассказать. Дед лежал вытянув руки вдоль тела и запрокинув голову. Он был в том же самом ватнике, в каком я его видела. Я не удивилась бы, если бы на ногах у него были те же кирзовые сапоги, однако сапоги стояли на полу рядом с кушеткой, а ноги были аккуратно обмотаны портянками.

– Что с ним? – спросила я.

До меня сегодня все как-то медленно доходило. То ли встала рано и не выспалась, то ли расстроилась после разговора с Сарафановой.

– Отмучился дядя Паша! – сообщил милиционер с непонятным удовлетворением. – Судя по всему, скончался от употребления недоброкачественного алкоголя… – и он показал мне мутно-зеленую бутылку и граненый стакан. – А вы, девушка, кем ему приходитесь?

– Да так, родня дальняя… – проговорила я и попятилась.

– Родня? – Милиционер пристально взглянул на меня. – Сколько лет здесь живу, никакой родни у дяди Паши не было! Один он был, как перст. А вы вообще откуда? Вы ведь не здешняя?

– Из Белоруссии, – ляпнула я первое, что пришло в голову.

– А что, вроде говорил он как-то, что под Витебском у него кто-то есть, – тетка