С молодых лет он пристрастился к табаку, но нюхал его не более трех-четырех раз в день и тогда брал небольшие понюшки из очень элегантных золотых или эмалевых табакерок.

В этот день Бурьен в половине шестого, как обычно, спустился в кабинет, распечатал письма и положил их на большом письменном столе — самые важные вниз, чтобы Бонапарт прочел их последними и они запомнились бы ему.

Когда часы пробили семь, он решил, что пора будить генерала.

Однако, к своему огромному удивлению, он застал г-жу Бонапарт одну и в слезах.

Излишне говорить, что у Бурьена был ключ от спальни Бонапарта и при необходимости он мог войти туда в любое время, днем и ночью.

Увидев Жозефину в слезах, Бурьен хотел было уйти. Но она удержала его и велела сесть на край кровати. Она очень любила Бурьена и знала, что ему можно довериться.

Встревоженный, Бурьен приблизился.

— О, сударыня, — спросил он, — не случилось ли чего с первым консулом?

— Нет, Бурьен, нет! — отвечала Жозефина, — случилось со мной…

— Что же, сударыня?

— Ах, милый Бурьен, я так несчастна!

Бурьен рассмеялся:

— Я, кажется, знаю, в чем дело, — сказал он.

— Поставщики… — пролепетала Жозефина.

— Отказываются отпускать вам товар?

— О, если бы только это!

— Неужели они имели наглость потребовать денег? — смеясь, спросил Бурьен.

— Они угрожают мне преследованием! Представьте мое смятение, дорогой Бурьен! Что, если они обратятся прямо к Бонапарту!

— Неужели вы думаете, что они осмелятся?

— Именно так!

— Но это невозможно!

— Вот, возьмите…

Жозефина вытащила из-под подушки бумагу с гербом Республики.

Это было адресованное первому консулу требование погасить долги его жены, г-жи Бонапарт, — сорок тысяч франков за перчатки.

По счастливой случайности письмо — оно было составлено по поручению г-жи Жиро — попало в руки жены, а не мужа.

— Черт побери! — сказал Бурьен. — Это уже серьезно! Похоже, вся ваша свита пользовалась услугами этой дамы…

— Вовсе нет, дорогой Бурьен, эти сорок тысяч — только за мои перчатки.

— Только за ваши?

— Да.

— Значит, вы не платили десять лет?

— Я полностью расплатилась с торговцами 1 января в прошлом году. Я выплатила им триста тысяч франков. Я так дрожу теперь именно потому, что хорошо помню гнев Бонапарта в тот раз.

— И вы потратили сорок тысяч на перчатки с 1 января прошлого года?..

— Похоже, что так, раз с меня требуют именно столько денег.

— Допустим, но чего же вы хотите от меня?

— Если Бонапарт сегодня в хорошем настроении, я бы хотела, чтобы вы поговорили с ним об этом.

— Но, прежде всего, почему он не с вами? Не случилось ли семейной ссоры?

— Нет, совсем нет! Вчера вечером он ушел вместе с Дюроком в прекрасном настроении, чтобы «прощупать», как он выражается, настроения парижан. Он, должно быть, поздно вернулся и, чтобы меня не беспокоить, лег в своей холостяцкой комнате.

— Если он в хорошем настроении и я заговорю с ним о ваших долгах, а он спросит, насколько они велики, что мне сказать?

— Ах, Бурьен!

Жозефина спрятала голову под одеяло.

— Цифра настолько ужасна?

— Она огромна!

— Ну же, сколько?

— Я не решаюсь сказать…

— Триста тысяч франков?

Жозефина вздохнула.

— Шестьсот тысяч?..

Снова вздох, еще более горестный, чем первый.

— Признаюсь, вы меня пугаете, — сказал Бурьен.

— Я всю ночь провела в подсчетах с моей милой подругой, госпожой Гюло. Она прекрасно разбирается в этом, а я… Бурьен, вы сами знаете, я ничего в этом не понимаю.

— И вы должны…

— Более миллиона двухсот тысяч франков.

Бурьен отшатнулся.

— Вы правы, — сказал он на этот раз без тени улыбки, — первый консул будет в ярости.

— Мы скажем ему только о половине долга, — сказала Жозефина.

— Скверная мысль, — ответил Бурьен, качая головой. — Раз уж вы решились, советую признаться во всем.

— Нет, Бурьен! Нет, ни за что!

— Но где же вы возьмете другие шестьсот тысяч?

— О! Ну, во-первых, я больше не буду делать долгов, от этого слишком большие неприятности.

— А другие шестьсот тысяч? — повторил Бурьен.

— Я понемногу выплачу их из своих сбережений.

— Вы не правы. Первый консул не ожидает услышать о чудовищном долге в шестьсот тысяч, и сердиться из-за миллиона двухсот он будет не больше, чем из-за шестисот. Кроме того, чем сильнее удар, тем больше он ошеломит его. Он даст нужную сумму, и вы навсегда рассчитаетесь с долгами.

— Нет, нет! — воскликнула Жозефина, — Не просите меня, Бурьен! Я знаю его, у него случится припадок от ярости, а я совершенно не могу выносить его грубость!

В эту минуту послышался звонок — Бонапарт звал дежурного — несомненно, затем, чтобы узнать, где Бурьен.

— Это он, — сказала Жозефина, — он уже в кабинете. Идите скорее к нему, и если он в хорошем настроении…

— Миллион двести тысяч, не так ли? — спросил Бурьен.

— Нет! Ради всего святого, шестьсот и ни су больше!..

— Вы так решили?

— Умоляю вас!

— Хорошо.

И Бурьен ринулся к маленькой лестнице, которая вела в кабинет первого консула.

Вернувшись в большой кабинет, Бурьен увидел первого консула возле письменного стола читавшим утреннюю почту, уже, как было сказано, распечатанную и просмотренную Бурьеном. На первом консуле была форма дивизионного генерала республики: синий редингот без эполет, расшитый золотыми лавровыми листьями, замшевые штаны, красный жилет с широкими лацканами и сапога с отворотами.

Услышав шаги секретаря, Бонапарт обернулся.

— А, вот и вы, Бурьен, — сказал он. — Я звонил Ландуару, чтобы он позвал вас.

— Я спускался к госпоже Бонапарт, генерал, полагая, что найду вас там.

— Я спал в большой спальне.

— О! — воскликнул Бурьен, — в кровати Бурбонов!

— Ну да.

— И как вам там спалось?