ясность выражения, – знаменитая «Баба в телеге». Мало интересный в чисто живописном отношении, этюд этот настолько выразителен, что вырастает в целую картину, полную того особого, чисто серовского настроения, которое очень характерно для целой полосы его творчества. Автор намеренно откинул всякую композицию, взяв фоном для своей бабы в телеге самый незатейливый, ничуть не занимательный и ничем не интересный пейзаж; полоса леса, полоска дальнего берега, каемка реки и лента ближнего берега. По берегу едет в телеге баба. Тысячу раз виденная картина, близкая, родная, русская деревенская картина. Это до невероятности просто, и вместе с тем мудро, что-то Кольцовское есть в этой простоте подхода к повседневности.

С этого времени в работах Серова чисто живописная сторона отодвигается несколько назад, и на первое место выступает поиск характера. Его интересует только типичное и характерное, он бежит от всего сложного, от всего, что ему кажется погоней за трюками, – он ищет только высшей, последней простоты. Все эффектное и необычайное было ему всегда чуждо, и он часто говорил, что это его нисколько не трогает, а волнует лишь самое обыкновенное. Он был слишком правдив, слишком Катон в жизни, чтобы не чувствовать органического отвращения ко всякой фальши и ходульности в искусстве. Боясь их как огня, он заведомо отворачивался от исключительно красивого заката, красочной фантастики инея или редкой по красоте гряды облаков, предпочитая им самое обыкновенное, самое каждодневное, будничное, серое. Оттого в его искусстве так мало солнца и так много серых дней.

Первым крупным произведением, в котором ясно обозначился знаменательный для эволюции Серовского творчества поворот, был замечательный портрет Марии Федоровны Морозовой. Помню, как он увлекался передачей характера умного лица, сверкающего левого глаза и прищуренного правого – всей крепкой фигурой этого сильного человека. Нельзя подойти проще к задаче, чем подошел он и я помню, как много толков вызвала Серовская характеристика портрета на выставке Мюнхенского Сецессиона, и как внимательно разглядывал его такой мастера своего дела, как Ленбах. Портрет «Девушки под деревом» и Марии Федоровны Морозовой – прямые антиподы: там весь смысл произведения заключается в самой живописи и важно не столько лицо, сколько краски лица; здесь все дело именно в лице, в человеке, что весьма выразительно и намеренно подчеркнуто черно-серой гаммой портрета.

Не надо, разумеется, думать, что никаких иных портретов, кроме подобных последнему, Серов с тех пор не писал. Став первым портретистом России, он был завален заказами, и на ряду с намеренно-будничными портретами писал не мало и парадных. Одного только он не делал никогда – не относился к ним как к скучной «заказной» работе, которую делают только для того, чтобы потом сбыть поскорее. Шутя он любил повторять, что не умеет писать «не на заказ»: «заказывают – пишу, а если бы не заказывали, кто знает, – может и не писал бы, а так, баклуши бил». Как известно, так же относился к «заказам» и Петр Ильич Чайковский, любивший писать «на заказ», и ссылавшийся обыкновенно на Моцарта, написавшего большинство своих пьес по заказу. «Заказ как-то подстегивает и поднимает энергию, a без него в конец обленишься», – говорил Серов. От многих портретов он наотрез отказывался, находя их для себя совсем неинтересными. Когда его спрашивали, почему он ни за что не хочет писать, он, слишком правдивый, чтобы отделаться какой-нибудь светской любезностью и неискренней отговоркой, смотрел стареющей, ломающейся кокетке прямо в глаза, и говорил: «потому что не нравится». Многие ему этого никогда не могли забыть, и я знаю глаза, до сих пор загорающиеся злым огоньком, и щеки, все еще вспыхивающие румянцем при одном воспоминании «об этом ужасном, невоспитанном человеке».

Первым официально-парадным произведением Серова, написанным с натуры, был портрет великого князя Павла Александровича 1897 года, – одна из самых заметных вещей в истории Европейского портрета конца 19-го века, получившая «grand prix» на Парижской всемирной выставке 1900 года. Этот замечательный портрет принес Серову славу одного из лучших портретистов своего времени еще в Мюнхене, где он был на выставке в Сецессионе. Другой парадный и нарядный портрет написан им двумя годами позже с Софьи Михайловны Боткиной. Красиво сделанный холст, построенный на удачно выбранной гамме ярко желтого и синего, принес Серову на той же всемирной выставке 1900 года не мало восторженных похвал. Вполне естественно, что здесь ему, в силу самого задания, пришлось отступить от тяготения к простоте и красочному аскетизму.

Зато вполне будничный портрет он написал с Николая Андреевича Римского-Корсакова. Случайное желтое пятно карельской березы, да цветная промокашка на письменном столе – единственные яркие куски этого серого холста, изображающего будни автора «Снегурочки». Портрет неплох, но в числе Серовских произведений, это одно из, менее удачных, несмотря на его большую прославленность, так как даже в чисто техническом отношении в нем, много досадных недочетов: недостаточно выбелена голова, особенно лоб и маска лица, очень слабы руки и плохо прочувствована фигура под платьем. Но может быть нарочитая размашистость письма и «швыряние» кистью, проявилось здесь из-за влияния залихватски-широких портретов только что вошедшего в моду, шведского художника Цорна. Тогда все увлекались Цорном, и одно время между Московскими художниками не было другого разговора, как только о его «ширине». Как, раз тогда правление Ярославской железной дороги заказало ему портрет Саввы Ивановича Мамонтова, написанный модным художником чуть не за два-три сеанса, и висящий сейчас на Ярославском вокзале в Москве. Цорн писал портрет какой-то огромной кистью всего лишь тремя красками: черной, жёлтой и белой, – жженой костью, охрой и белилами. При этом он водил своей кистью по всему холсту из одного угла в другой с таким неистовством, что привел в восторг всех, присутствовавших на сеансе. Когда Савва Иванович Мамонтов спросил его, почему он не сделал на его пиджаке ни одной пуговицы, тот бросил гордо: «я не портной, а художник». Эффектная фраза знаменитого «мэтра» всем очень импонировала, и долго повторялась в тогдашней Москве. Серов, как и Малявин, не избежал всеобщего увлечения, и около 1898-1900 годов у него появляются черты, явно навеянные Цорновскими портретами. То широкое письмо, которое его раньше и без того временами притягивало, теперь грозило превратиться в модное «швырянье кистью», в погоню за аршинными мазками. Лишь огромный художественный такт и мудрое чувство меры уберегли его от излишеств, погубивших в ту пору не мало даровитых людей.

Из серьезных работ этого периода следует назвать деловой портрет Василия Алексеевича Бахрушина, написанный в 1899 году по заказу Московской Городской Думы [Из других портретов того же времени назовем следующие: А.С. Сичинской, рожд. Карзинкиной (1897), кн. Н.А. Мещерской, рожд. гр. Мусиной-Пушкиной (1898), П.М. Романова (1901), г.