Она решила поразмыслить об этом ночью и даже, может быть, уехать поутру, но в любом случае подробно все обсудить с Людовиком. Однако, едва улегшись в свою провинциально-пышную кровать – с бутылкой минеральной воды «Эвиан», стоявшей рядом, на ночном столике, точно строгая дуэнья, – Фанни преспокойно заснула. И под ее сомкнутыми веками мелькало одно и то же видение – Людовик, его смеющееся лицо, почти вплотную к ее собственному, его золотистые глаза, сияющие от счастья. Она не понимала себя. Когда она впервые, много лет назад, увидела Квентина, с его сочными губами, с его внешностью типичного британца, в ней мгновенно вспыхнула любовь, вспыхнула страсть. Людовик же внушал ей только сочувствие и интерес. Так что же это с ней творится?!

Но что бы с ней ни творилось, она уже крепко спала и не услышала, как ее воздыхатель бросает в закрытые ставни мелкие камешки. И это наверняка было к лучшему.

* * *

Наутро, когда Фанни вошла в столовую, Людовик уже стоял там, устремив взгляд на дверь, все с той же, вчерашней улыбкой, и ее поразили его глаза, сиявшие нетерпением и восторгом. У нее сжалось горло от неожиданной нежности; она остановилась на пороге, попутно отметив, что Мари-Лор ест свои тосты, сидя к ней спиной, и, значит, не может видеть выражение ее лица. Впервые она почувствовала себя виноватой перед дочерью и, садясь за стол, ощутила сильное желание устроить Людовику сцену за его нескромное поведение, как будто он накануне изнасиловал ее, сделал ей ребенка. Словом, за то, что он усугубил ситуацию и без того достаточно мрачную, если учесть настрой всех присутствующих.

– Доброе утро, – с улыбкой сказала она, обращаясь к сидящим за столом с вежливостью, которая была у нее в крови.

В ответ она услышала разноголосые «добрые утра», в том числе из уст Филиппа, которого сначала не заметила; он сидел за столом, кутаясь в слегка поношенный халат. Анри уже отбыл на завод, а Людовик, казалось, грезил наяву.

– Боже мой, мама, неужели вы и сегодня намерены заниматься этой адской работой?

Мари-Лор снисходительно взглянула на вельветовые брюки и шелковую блузку Фанни.

– При вашей фигуре вам следовало бы чаще носить брюки, они вас молодят еще больше. Да-да, поверьте, – добавила она, словно кто-то намеревался оспорить этот комплимент.

И Фанни радостно улыбнулась:

– Ты так думаешь? – Но тут же приняла озабоченный вид и, бросив на дочь растроганный взгляд, посоветовала: – Что касается тебя, моя дорогая, носи лучше платья. Ты всегда выглядишь такой очаровательной, с твоей тонкой талией, в плиссированных юбочках и туфельках с узким носком…

– Ну, сейчас я все-таки переоденусь, – сердито ответила Мари-Лор, указывая на свой костюмчик от Шанель. – Мне пора ехать на гольф.

Она обиделась на замечание Фанни по поводу ее нарядов, особенно в присутствии Людовика, который восхищался ее обликом, невзирая на свои неприкрытые измены, хотя сегодня не отрывал взгляда от ее матери. Фанни и в самом деле выглядела сейчас на удивление молодо, и упоминание о ее подлинном возрасте могло привести к нежелательным последствиям. Она встала из-за стола.

С тех пор как Людовик вернулся из лечебницы, Мари-Лор зачастила в гольф-клуб, где в послеобеденное время встречалась с несколькими друзьями-иностранцами, по ее выражению – «каким-то чудом сбежавшими из „Рица“»; отсутствие мужа она объясняла тем, что он «восстанавливается», – этот неопределенный и скорее тревожный термин лучше всего оправдывал его отсутствие – по правде говоря, весьма желаемое. Она часто вздыхала, думая об одном своем поклоннике – американце с солидным состоянием, хотя, увы, не очень благородного происхождения. Ну в самом деле, нельзя же после трехлетнего безупречного полувдовства удовлетвориться каким-то промышленником из Миннесоты! После гольфа она вернется в Крессонаду, позвонит, как всегда, друзьям, но еще, как и каждый день, мэтру Пересу и мэтру Сенью – нынешнему и будущему защитникам ее наследства, вернее, части состояния Крессонов. А потом еще часок побеседует с Филиппом – она кое-что начала обсуждать с ним после того, как побольше узнала об эскападах обоих Крессонов, отца и сына.

* * *

В тот день кабриолет Людовика – подарок отца к его возвращению из больницы – ждал их с Фанни перед террасой. Молодой человек вприпрыжку сбежал по ступеням.

– Главное, не забыть цветы для Мари-Лор! – крикнул он. – Я уже всем рассказал, что мы едем за покупками.

Казалось, он в восторге от собственной двуличности. Фанни просто не знала, что ей делать с этим ненормальным! Он клялся, что обожает ее, занимался с ней любовью именно так, как ей нравилось, и уже несколько лет считался невменяемым. Так чего же она хотела от этого человека? Не презирать его. А впрочем, по какому праву?

Вокзал был не так уж далеко. Достаточно сесть в поезд – и она раз и навсегда избавится от поведения, от выходок этого человека, способного сделать ее всеобщим посмешищем.

– Ключи у тебя? – спросил Людовик.

– Да, – сухо ответила Фани и, порывшись в сумке, вынула их.

Открыв дверцу, она сунула ему ключи и села на пассажирское место. Прежде он просил ее вести машину: не дай бог, если что… и она, как правило, соглашалась; вот и сейчас он нагнулся и с тоскливым беспокойством посмотрел на нее сквозь стекло. Но она не дрогнула. За прошедшие две недели это стало у них правилом: мужчина, который клялся ей в любви, обладал ею, не должен вести себя таким образом, заставляя ее, Фанни, весь день сидеть за рулем. А главное, не должен позволять своей жене обращаться с собой как с ничтожеством. Вначале она его жалела, но теперь… теперь она жалела только себя. Себя, которая сидела в машине рядом с этим молодым человеком, в общем-то неполноценным; себя, которая была вынуждена зарабатывать на жизнь, которая жила без мужа и которая пожертвовала своим отпуском ради этого бессердечного буржуазного семейства.

– Что-нибудь случилось?

– Поехали, Людовик. Будь добр, садись за руль, я устала.

С этими словами Фанни откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза.

После недолгой паузы она услышала, как Людовик садится рядом с ней, прогревает мотор и нажимает на педаль газа. Машина плавно тронулась с места. Фанни продолжала сидеть с закрытыми глазами, желая показать, что доверяет ему, но главным образом действительно от усталости.

– Я не знаю, где тут дворники, – произнес веселый, почти торжествующий голос. – Никак не вспомню…

Она разомкнула веки, с минуту смотрела на озабоченное, но невинное лицо, обращенное к ней, потом включила дворники левой рукой.

– А тебе не страшно ехать со мной? Я боялся тебя просить об этом, но, знаешь, я ведь потихоньку тренировался после твоего приезда.

– Совсем не боюсь. Почему я должна бояться?

И она снова закрыла глаза.

Людовик молча довез Фанни до Тура – города соблазнов, где стал изображать раба в каждом магазине: покорно возил за ней тележки, громко одобрял каждую покупку. Его окружал рой продавщиц, крайне заинтригованных скупыми рассказами мадам Амель о молодом Крессоне. Настоящий джентльмен, – может, и ненормальный, но посмотрите, как заботливо он относится к своей теще и какой любезный, не то что его супруга – злобная ведьма!