чего она от меня хочет. Я вложила руку в её руку, и она повела меня в темноту прочь из Ровенны, мимо стражи, которая нас не замечала, как если бы нас окутали невидимые чары. В замке было тихо, как в гробу, только змеи шелестели языками по углам. Колдунья из Карарты провела меня во двор к фонтану, тому, что сейчас разрушен, остановилась и сказала… Голос её был нечеловеческим, и говорила она не шевеля губами:

– Я знаю, что ты думала, глядя на него. Это возможно. Все возможно. Стоит лишь только захотеть. Ты любишь его?

Я робко сказала: «Да».

– Ты хочешь быть с ним?

– Да.

– Ты хочешь, чтобы он думал только о тебе?

Я уже открыла было рот, чтобы снова согласиться, как она остановила меня.

– Если согласишься, вас свяжут узы настолько крепкие, что разорвать их не сможет даже смерть. Все его мысли будут о тебе. Все его чувства будут подвластны тебе. Его любовь к тебе будет для него благословением и мукой. Наслаждением и болью. Проклятьем. И он не найдёт себе покоя, покуда вы будете в разлуке. Случись так – он украдёт, убьёт, но найдёт путь к тебе. Ты хочешь этого?

Я согласилась.

Тогда ведьма улыбнулась и достала из рукава три длинных чёрных волоса. Это были волосы моего Влахоса. Должно быть, она подняла их с пола, что был ему ложем с той шлюхой, когда они ушли. Эйона сказала мне протянуть руку и дала мне неглубокую чашу, приказав мне набрать воды из фонтана. Я набрала. Она положила волосы в чашу и что-то тихо зашептала. Помню, как чаша нагревалась, пока не стала горячей, будто её поставили на угли. Мне стало больно.

– Не опрокинь, – сказала ведьма. – Ради желанного нужно идти до конца.

И я не опрокинула чашу, хотя мне и было безумно больно. Видите шрам от ожога на моих ладонях?

Гастер пригляделся. Левая ладонь Меланты была немного неровной, как действительно от ожога, а ещё под кожей он заметил странный знак…

– Его я получила в ту самую ночь. Потом я увидела кровь. Ведьма достала откуда-то голубя и полоснула его ножом по горлу. Она призвала меня:

– Стой.

И я стояла, наблюдая, как корчится от боли вспоротая птица. Ведьма сдавила рану и выжала кровь в мою чашку. Кровь смешалась с водой и вдруг вспыхнула. Сначала алым, потом синим пламенем, потом пламя потухло, а жидкость в чаше загустела.

– Теперь пей, – сказала ведьма, и я выпила. Было горько, хотелось выплюнуть каждый глоток и стошнить, но я удержалась. Когда я выпила последнюю каплю, всё вдруг исчезло. В воздухе, словно сквозь редеющий туман, проступал только жемчужный полумесяц за узловатыми ветвями, а на фоне него в небе бесшумно висела тёмная фигура с множеством рук и глазами, сверкающими, как две кровавые звезды.

– Отныне и вовек, – услышала я тихий, как шёпот ветра, голос, – венчаю вас.

И я лишилась чувств. А утром ведьма из Карарты как сквозь землю провалилась… Влахос весь день был бледен и будто отстранён ото всех, не вышел ни на завтрак, ни на обед, не вышел и к ужину. Придворный лекарь сказал, что принц приболел, и прописал ему постельный режим. Таким я его и видела в последний раз прежде, чем мы с семьёй покинули Ровенну, – больным и растерянным. Прошло два года, Влахос так и не явился в Ду Шан просить моей руки, и я прокляла ту ведьму, что не сдержала обещания. Но в ночь на Ллерион, когда я спустилась к заливу загадать желание на падающие звёзды, я увидела его. Мой Влахос шёл ко мне пешком, опираясь на посох, как бродяга, как безымянный следопыт, ловец лесных животных. Десятки лиг, пешком. Увидя меня, он заплакал и без сил упал на колени – измождённый, серый, как от хвори. Оказалось, все эти годы вдали от меня, как и обещала ведьма, он не мог найти себе места в Ровенне, его сердце рвалось за мной, но разум перечил, говоря, что мы не пара. Он метался, почти не спал, морил себя голодом и жил в аду, пока однажды, наконец, поддавшись странному наитию, не сбежал из замка и не отправился ко мне, влекомый тихим зовом, который направлял его сюда, показывая путь. Потом он увёз меня в Ровенну, и с тех пор мы больше не расставались вплоть до прихода Теабрана. Не могу сказать, что наша с ним жизнь была той, что описывают в сказках: безоблачной и тихой, полной любви. Влахос вспыльчив и порою даже жесток. Он никогда не вёл себя как примерный и заботливый муж, но мы были вместе и были по-своему счастливы. А однажды он признался, что только со мной его более не рвёт на части тот зуд где-то глубоко в груди, который мучил его каждый раз, когда мы находились в разлуке. Уезжая от меня, он не может спать, не может есть, ему плохо, и сердце рвётся обратно. Он назвал это чувство любовью, и это она. Я это знаю.

Гастер долго молчал, о чём-то глубоко задумавшись, о чём-то гнетущем и неприятном.

– Так вы, выходит, приворожили его, власта? Грех ведь.

– И что?

«Действительно», – подумал воевода.

– У нас вон тоже на островах девки на женихов ритуалы всякие приворотные проводили, привязывали их к себе всякими штучками, ворожили, а как они к ним присыхали так, что не отдерёшь, и заливать свою любовь к женушкам горькой начинали, так гнали их от себя вилами, да не гнались они. Так и тянули с ними лямку, тыщу раз пожалев о магии.

Меланта оскорбилась неуместному сравнению.

– Глупые привороты деревенских баб тут ни при чём. Нас с Влахосом руками эллари обвенчала Чарна.

– А архонт? Архонт-то закрепил ваш союз потом – ну, чтобы по закону?

– В этом уже не было нужды.

– О! То есть по законам Гирифора и Ангенора вы не состоите в браке, получается?

– В Ровенне он был признан, у моих родителей выбора не было, раз дело касалось наследника долины, а что до Ангенора – нас не интересует, что думают чужаки.

– Выходит, ведьма из Карарты была единственным свидетелем вашего, так сказать… э… союза?

– Да.

– А что та фрейлина? Где она сейчас?

– Насколько мне известно, когда она узнала, что Влахос женился, она сунула руку в гнездо гадюк, а тело потом сбросили с обрыва.

Гастер откинулся в кресле, молча жуя губу.

– Я вижу, вы разочарованы.

– Нет, я скорее озадачен. Ведьмы, Чарна, привороты… Вот уж кого бы не заподозрил во всяком таком, так это вас.

– Это была наша с ним судьба.

– А если бы вы сказали Чарне «нет»?

– Но я сказала «да».

– Фу, нечисть! – содрогнулся Гастер. – Фу, эти ваши колдунства.

Продолжали есть молча под громкое сопение Веснушки, отскабливающего ногтем рукав от грязи.

– Да, всё хотел спросить, Меланта, – Гастер снова поймал себя на том, что рассматривает лицо сидящей напротив него женщины. – Почему вы никогда не называете своего мужа по имени? Только и слышу «влахос, влахос». Разве это имя?

– Нет, не имя, – согласилась Меланта. – Как и Веснушка.

– Ну, вот и я о том же. Только всем в Ровенне известно, что моего дурашку Ари зовут, а у вас даже на портрете в тронном зале внизу на табличке гравировка «Влахос и власта Гирифора», а это всё равно что написать «Король и королева». Где имена?

– Влахос и власта – не король и королева, – розовые губки снова растянулись в приятной улыбке. – Скорее князь и княгиня, но по статусу мы ровня королям, здесь вы правы.

– Ну, а звать-то вас всё ж таки как?

– Мы зовём друг друга по именам только в отсутствие посторонних, – власта развеяла надежды любопытного. – Мы в Гирифоре верим: кому принадлежит имя твоей души, тому принадлежит и твоя душа.

– Но нам-то вы своё имя сказали.

– Мне было сложно ответить отказом, когда Мехедар прижал меч к моему горлу.

– Стало быть, лично мне принадлежит и ваша душа, и души ваших служанок?

– Отнюдь, – кротко возразила власта. – Меланта – моё первое