И есть дружина при нём — может, несколько всего человек, а может, тьма, будто ёлок в лесу, которых никто не считал. Злы они; как видно, настрадались от бед, от врагов-насильников: кого не зарубят, того повесят, а кого не повесят, тому кости переломают; а кто от них убежит, уж больше не вернётся, ибо возвращаться очень далеко и страшно. В дружине его и крестьяне есть, местные и захожие, и горожане, мастера с подмастерьями, коих сорвала с их мест, с цехов их война, и беглые наёмники (как из шведского войска, так и из русского), и православные шляхтичи, и бродяги всякие без роду без племени — богомазы и цирюльники, коробейники без коробьёв, попы-расстриги без крестов, чернецы-монахи без покаяния и прочая, и прочая... отщепенцы.

А он, буй-Тур, над ними — всевластный правитель. Из рыцарей рыцарь. На хоругви[29] его начертан благородный гордый бык. Слово его короткое для всех закон. Да немного у него законов — скуп Тур на слова. Один закон — справедливость; второй закон — правда; третий закон — пойди спроси у ветра, он, вроде, слышал, и он по лесам, по долам сей закон понёс... Но, говорят, скупой на речи, щедр Тур на добрые дела. Он дела свои делает умело и умно. Как решит, как отрубит — уж не сделать лучше и не изменить. И саблей владеет — никому с ним не совладать. Льёт герой по родной земле окаянную вражью кровь, а на тропах, где ходит, он горстями разбрасывает, сеет серебро — чтобы дало оно изобильные серебряные всходы и невиданным, благородным, волшебным цветом зацвёл однажды — после всех бед и отчаянной нужды — родной край.

Тур появляется внезапно и исчезает в никуда. Никто не знает, откуда он приходит, на чей клич отзывается, на чей плач, где его дом и есть ли тот дом вообще — быть может, это логово, как у зверя лесного, под камнем, что лежал на своём месте всегда и помнит, как начиналось мироздание, под вековой валежиной, затянутой мхами, серыми и зелёными, бледными и яркими, нежными и косматыми, пушистыми, ветвистыми, кожистыми, быть может, его пристанище и логовом не назовёшь — просто место, как у языческого божества, просто лужок у высокого жаркого костра под звёздным куполом небес или, напротив, над бессчётной бездной звёзд. Где остановился Тур, там и дома...

Можно было бы согласиться: что и действительно всё это сказки — про Тура-призрака, про Тура-человека, про Тура-рыцаря, защитника, праведного судью и последнюю надежду поруганного простолюдина, — да недавно видели его воочию беженцы — не один и не два, в свидетельствах коих можно было бы усомниться, а десятки беженцев, уважаемых мужей, честных набожных матерей и достопочтенных старцев, слово которых твёрдо, а речи мудры и прозрачны, как родник, и в правдивости которых нельзя сомневаться, как нельзя усомниться в силе крестного знамения... Он стоял на холме и смотрел на дорогу. Недвижный и величественный. Хозяин здешних мест показался. Лесной бог, знающий тут наперечёт каждый камешек, каждую былинку, благословивший на жизнь, на расплод каждую живую тварь и по каждой живой твари, отец, слезу проливший. Сам Велес, «скотий бог», оставивший капище своё, высокий покровитель сказителей и поэзии... Или оборотень? Сын древнего турьего рода, брат туров могучих, гуляющих привольно по бескрайним литовским равнинам, по тёмным тысячелетним лесам, ровесникам библейского ковчега?..

Под шлемом дивным лица не увидать. А шлем сей Тур на людях не снимает. Почему — о том никому не известно. Кажется, нет нужды скрывать лицо тому, кто творит добро и не отступает от неписаных законов справедливости. Но не кажет он лица. Те, кто Тура ближе видел, кто малодушие своё превозмог и дерзнул полюбопытствовать, поднять глаза, рассмотрели его шлем: из турьего черепа искусно выточен, искусно же турьей кожей оклеен — ни саблей, ни нулей его не пробить; сделаны в кости узкие прорези для глаз, а по низу, по кромке, да по краям глазниц — отделан этот шлем серебром...

Здесь, да простит нас читатель, мы не можем отказать себе в удовольствии совершить небольшой экскурс в область истории шлема воинского, рыцарского и шлема ритуального. Тем более что экскурс сей тут будет как бы и к месту и со всей очевидностью покажет, сколь скромен, незатейлив был шлем, надёжно защищавший нашего героя, и в то же время сколь древние традиции этот предмет имеет. История знает воинских шлемов множество: разных форм — бочковидных, горшкообразных — грейтхельмов, или топфхельмов, каркасных, клёпанных и литых, с забралами и без, бронзовых и медных, костяных, железных шляп, арметов, бургиньотов, или штурмаков, бауннетов, или «собачьих морд», морнонов, саладов, кабассетов, «жабьих голов» и прочих и с невероятным разнообразием нашлемных фигур, называемых также клейнодами, какое только может позволить себе человеческая фантазия. Наиболее часто встречавшееся украшение шлемов — рога. Ослепительно сияли в солнечных лучах спиралевидные золотые рога на шлеме у Юпитера Аммона; рога его считались эмблемой прибывающей божественной силы. Золотой шлем у Александра Великого, которого подвластные ему народы ещё при жизни возводили в степень божества, был украшен рогами овна. У остготского короля Германариха на шлеме красовались толстые воловьи рога. Бараньими рожками украшались шлемы этрусских воинов. У немецких рыцарей-крестоносцев — тевтонцев, ливонцев, равно как у крестоносцев английских и французских, не только рога на шлемах были, но и птичьи перья, и крылья, и сами птицы, орлы или лебеди, и крылатая богиня Ника, дарующая победу над силами зла и приобщающая героя к бессмертию, к вечности, и стрелы арбалетные, и громовые стрелы, а также благословляющие руки, гребни, шипы, виноградные гроздья, личины драконов, пегасы, сирены, сфинксы и прочие фантастические существа. Эти нашлемные фигуры служили не только для защиты головы и для устрашения противника, но и в качестве амулета, защитника от несчастий и колдовства, залога успеха, залога победы, а впоследствии, когда вошли в моду рыцарские турниры, становились определённым условным знаком между рыцарем и прославляемой им дамой.

Очень древние шлемы, имевшие не воинское, а ритуальное значение, носили друиды кельтов, жрецы германцев и волхвы славян. Как и у Тура нашего, они были умело сработаны из черепов животных; их чаще украшали ветвистые оленьи рога, реже — рога лосей, зубров, быков. Эти рога крепились так искусно, что представлялись единым целым с человеком; они делали его выше ростом, величественнее, значительнее и как бы наделяли мощью, мудростью и отвагой того зверя, которому принадлежали ранее. Они связывали человека с тем зверем, которому человек поклонялся и от которого вёл счёт своих предков. Они как бы позволяли человеку пользоваться мистической помощью того могучего животного, частью которого венчали себя.

Правдивые или нет, но новые вести дошли до имения Ланецких, скорбные вести, и очень встревожили они и господ, и их крестьян, и всех окрестных жителей — будто Могилёв, город старинный и богатый, город торговый и ремесленный, наделённый известным Магдебургским правом[30], нравом на самоуправление, на иные привилегии, сожжён...