И вновь рассказ лесника неожиданно обрывается. Беркут несколько минут выжидает и, понимая, что никакого желания вести группу к гряде у Гандзюка нет, негромко командует:

— Подъем! Группе выступить на поиски места для лагеря.

Все неохотно поднялись и подошли к командиру.

— Но все же, подземелье это действительно большое? Или так себе? — не унимался младший лейтенант. — Если большое…

— Змеюшник это, а не подземелье, — бубнит лесник. — Весь этот камень — сплошной змеюшник. Весной всё гадьё из ближайших лесов туда почему-то сползается. За всё своё лесничество я только раза четыре и побывал там. Да и то дважды — после первых снегов, когда гадьё в спячку уходило.

Он хотел сказать еще что-то, но из ельника вдруг донесся сухой, ревматический треск веток. Партизаны переглянулись. Треск повторился, и люди, привыкшие прислушиваться ко всему, что происходит вокруг, «читая» звуки леса, безошибочно определили, что ветки трещат под ногами человека. В следующее мгновение все трое снова оказались в густой омертвевшей траве, приготовили оружие и замерли, внимательно всматриваясь в черневшие впереди заросли.

Только сейчас Беркут осознал, что, располагаясь здесь на отдых, они нарушили святую заповедь партизан: никогда не устраивать привалы на полянах, на открытой местности, тем более если неподалеку виднеются заросли. На такой поляне они, конечно же, могут оказаться великолепными мишенями, а сменить позицию будет трудно.

Поняв свою оплошность, они начали бесшумно отползать-пятиться назад, к камням, между которыми кое-где выпячивались молодые сосенки. Но выстрелов всё не было и не было. Треск веток тоже прекратился. Наверное, они так и решили бы, что это пробежал зверь, если бы вдруг из чащобы не послышался резкий окрик:

— Лежать на месте! Кто вы?!

Каким же знакомым показался Беркуту этот голос! Словно не из чащобы донесся он, а из самих воспоминаний. И принадлежать он мог только Крамарчуку. Но Андрей отказывался поверить этому. Такого просто не могло быть! Слишком уж похоже на появление духа, вызванного его собственными грезами и заклинаниями. — Оглохли, что ли?! Или пальнуть, чтобы штаны просохли?

Теперь Беркут уже не сомневался, что человек, державший их в траве под дулом автомата, — Крамарчук. Только потому, что он упрямо не верил ни в каких духов, перед ним вдруг восстал нахрапистый дух его бессмертного сержанта из 120‑го дота. Но именно эта уверенность почему-то мешала позвать его, окликнуть и вообще что-либо предпринять.

Прямо под стволом его шмайсера медленно проползла длинная, полуоблезлая какая-то змея, как живое подтверждение того, о чем только что говорил Гандзюк. Забыв на какое-то время о Крамарчуке и о том, что в руках у него оружие, Андрей оцепенело, как насмерть перепуганный мальчишка, ждал, когда она исчезнет. Невольно вспомнился убитый во время боя под Подольском партизан из отряда Иванюка. Когда лейтенант подполз, чтобы оттянуть его поближе к своим, то увидел, что прямо на лице погибшего свилась в кольцо гадюка. Никогда в жизни смерть не представала перед ним в таком омерзительном виде, как тогда.

— А кто ты такой?! — первым нашелся Горелый, перекатившись за усеянный муравьями пень. Очевидно, он решил, что офицеры умышленно молчат, чтобы не выдавать себя.

— Апостол Павел! — грубо ответил Крамарчук. — Поднимись и отряхни штанину, чтоб я поглядел на тебя, вояка хренов!

— Крамарчук! — Беркут не узнал своего голоса. Мог ли он представить себе, что появление Николая настолько взволнует его. — Ты ли это, сержант?!

— Во спасение души, командир! Так это ты, со своими гренадерами?! — снова раздался треск сучьев. Наверно, Крамарчук поднялся с земли или вышел из-за ствола дерева, за которым прятался. — Громов, душу твою!..

— Откуда ты взялся?! — поднялся с земли и Андрей.

— Громов! Комендант! Живой! — пробивался к нему Крамарчук через заросли, словно медведь через малинник. — Во спасение души, командир!

Он предстал перед ним в куцей, желтоватой мадьярской шинели, туго стянутой немецкой портупеей, с двумя висевшими на животе кобурами; с немецким автоматом и биноклем на длинном ремешке. Тут же, за ремнем, деревянными ручками вниз, торчали две немецкие гранаты, а прямо за пряжкой покоился кинжал с длинным узким лезвием и свастикой на набалдашнике рукоятки.

Вид этого лесного пришельца был настолько необычным, что после коротких объятий, прежде чем что-либо спросить у сержанта, Беркут отступил на два шага и удивленно осмотрел его с ног до головы. Казалось, что этот сильно исхудавший, но все еще довольно крепкий на вид человек весь нафарширован оружием. Тем более что из карманов шинели торчали автоматные рожки, а из-за голенищ — рукоятка третьего пистолета и немецкий штык.

— Я к тебе шел, командир, — взволнованно проговорил Крамарчук, перехватив его иронический взгляд. Словно это «я к тебе шел» все объясняло. — Не имея никакого представления о том, где ты. И жив ли.

— О, сзади еще и саперная лопатка. А в ранце… — бесцеремонно изучал его со спины Колодный, — в ранце — плащ-палатка, бутылка шнапса, кусок колбасы и… лимонка.

— Но сюда?… — не обращал Беркут внимания на шпильки младшего лейтенанта. — Как ты сюда попал?

— Так ведь я не один. Со мной пан поручик Мазовецкий. Только он где-то отстал. Ногу натер. Давай, младшой, доставай колбасу, дели на весь полк, — начал сержант стаскивать с себя ранец, лишь бы Колодный не мешал ему наговориться с лейтенантом. — Только обо мне не забудьте. Особенно когда дойдет до шнапса.

— А Мазовецкого ты где встретил? — поинтересовался Беркут.

— На тайной явке.

В лагере поляка не было уже целую неделю. Он отпросился у капитана, чтобы побыть в одной из деревень, у своих знакомых, и хоть немного подлечить донимавший его в последнее время желудок. К тому же хотел восстановить кое-какие старые связи в местной польской общине.

Беркут давно подозревал, что поручик тайно намеревается создать свой, польский партизанский отряд. И хотя Мазовецкий старался не затевать разговоры по этому поводу, несколько раз он все же намекал, что подобный отряд действительно можно было бы создать. Однако возникла серьезная проблема.

«Ты, Беркут, пойми, — разоткровенничался как-то поручик, — польская проблема слишком сложна, чтобы ее способен был решить некий поручик Мазовецкий. Дело не в людях: найти пятьдесят-шестьдесят поляков, которые бы составили костяк будущего отряда, я бы уже давно сумел».

«Почему же не собрал? Я бы даже помог оружием, провел несколько тренировок».

«Но при этом потребовал бы, чтобы мои поляки отстаивали советские, пролетарско-интернациональные идеалы и с надеждой ждали прихода сюда Красной армии».

«Если они станут молитвенно ждать прихода в эти края английской королевской армии, возражать и возмущаться не стану, — рассмеялся Беркут. — Единственное, что сделаю, так это искренне посочувствую несбыточности их надежд».