Ольга стала появляться на базе почти каждый день. Как-то она показала мне на довоенной карте города улицу и дом, где живут они с матерью. Раньше улица называлась Фонтанной. Теперь ее сложно найти. Со съемочной группой мы каждый день колесим по Чечне и Грозному, снимая материалы для «Новостей» и очередного документального фильма, но ни разу не получалось заехать к Ольге домой. Я решаю обязательно сделать это в ближайшее время. Мне очень хочется увидеть, как она живет.

В комендатуру Ольга приходит помогать матери и заходит ко мне поболтать. Если мне не нужно срочно готовить сюжет или выходить в эфир, мы с ней идем гулять. Прогулки наши обычно проходят вдоль бетонного забора, избитого пулями. Забор — это сто метров обшарпанных плит, отделяющих вагончики журналистов от небольшой площади перед Домом правительства. Замерзнув, отправляемся пить чай в наше журналистское жилище. Тогда Гусь с Иваном деликатно уходят к флайвейщикам или соседям с других каналов, предварительно сняв с веревки сохнущее белье и одежду.

Я стал замечать, что жду этих встреч. Что хочу чаще видеть Ольгу рядом, чувствовать запах ее кожи и любоваться идеальными завитками ушей. Выяснилось, что нам нравятся одни и те же писатели, художники и старые фильмы. Правда, оказалось, Ольга не знает ни одной современной кинокартины. Откуда?

— В Грозном вот уже семь лет показывают только один фильм — про войну, — горько шутит она.

От страшных мыслей и тоски Ольгу спасала и до сих пор спасает домашняя библиотека, которую всю жизнь собирал ее дед-филолог. Эту библиотеку, как и многие вещи своих родителей, мать Ольги перевезла в Грозный после продажи московской квартиры. Книги, среди которых есть и весьма редкие, были особой гордостью деда. Среди них попадаются экземпляры начала восемнадцатого и даже конца семнадцатого века. В разделе художественной литературы Ольгин дед собрал лучшие произведения самых достойных, по его мнению, писателей мира. Ему очень хотелось, чтобы его внучка все это прочла. Так и получилось. Все восемь лет войны и до сегодняшнего дня, когда мы сидим с Ольгой в нашем вагончике в декабре 2002-го, книги из дедовской библиотеки были ее единственным развлечением и утешением. Она читала, чтобы не сойти с ума. Сначала от ужасов первой войны, затем от кошмаров второй.

Читая книги деда, Ольга может хоть ненадолго вырываться из Ада, в котором живет. Книги служат ей проводниками в другую реальность, другой мир, где есть любовь, красивые города и добрые люди, где совершаются благородные поступки и не надо бояться за свою жизнь и жизнь матери — единственного по-настоящему близкого ей человека на Земле. Благодаря книгам Ольга поняла, что где-то, возможно, не так уж и далеко, кроме Ада, существует и Рай. Для Ольги Рай — в первую очередь безопасность. Довоенная жизнь уже стирается в ее памяти. Она кажется ей сном. Будто и не было никогда ничего, кроме проклятой войны. Кроме руин, страха и смерти вокруг.

Когда началась первая чеченская, Ольге было семнадцать. Она окончила школу и собиралась стать дизайнером. Параллельно успела с отличием окончить художественную школу. Писала в основном пейзажи. Но дизайн стал ее особенной страстью. Поначалу Ольге хотелось придумывать одежду, и в Грозненском доме моды даже выпустили две коллекции по ее эскизам, имевшие успех. Французские модельеры, присутствующие на показе, отметили ее коллекции специальным призом. Но позже Ольга переключилась на дизайн интерьеров. Она мечтала создавать самые красивые в мире дома и квартиры. Много общалась с преподавателями местного университета, готовясь поступать на дизайнерское отделение. Скупала в книжных магазинах и киосках все журналы про интерьер, некоторые книги ей присылал отец из Москвы.

А потом пришла война. Ехать им с матерью было некуда. Ольга Ивановна категорически отказывалась принимать помощь от бывшего мужа. Надеялись, вот-вот все закончится. После первой войны, с 1996 по 2000 год, когда Чечня получила так называемую независимость и в республике возникла тотальная безработица, мать с дочерью стали ездить вместе с соседями в Моздок за продуктами. С копеечной наценкой продавали их на центральном рынке в Грозном. Этот период для Ольги с матерью не был мирным. Им приходилось выживать. Обстановка оставалась военной.

Позже, уже во вторую войну, Ольге Ивановне удалось получить работу в Доме правительства. А Ольга стала ей помогать и иногда подрабатывала проводником и переводчиком у журналистов, стаями стервятников слетающихся со всего мира на войну.

— И все-таки у Мунка не солнце, а луна написана в картине «Девушки на мосту», — Ольга подняла голову вверх, пытаясь отыскать в еще светлом небе бледно-золотой диск.

— Почему ты так решила? — Я тоже посмотрел на небо. Мне не хочется, чтобы луна появлялась. С темнотой наступает комендантский час и Ольге придется ехать в руины.

— Это не я решила. По этому поводу много спорили искусствоведы. Мне ближе версия в пользу луны. Она самая логичная. Я прочитала в какой-то дедовской книге, что в своих письмах Мунк называл эту картину «Летняя ночь». Все же очевидно, если ночь — значит, там луна! И чего из-за этого так спорят?

— Почему же луна у него не отражается в воде?

— Просто забыл написать. Или с того места, где он стоял, она не отражалась. Часто все в жизни гораздо проще, чем кажется. Но люди любят придумывать тайны, — она морщит нос и улыбается.

За ее кротким на первый взгляд нравом скрывается импульсивная и чувственная натура. Ольга оказалась большой спорщицей, готовой горячо рассуждать о том, оказало ли, например, творчество Кортасара влияние на романы Маркеса и что общего у обожаемой ею золотой латиноамериканской тройки писателей, включая Борхеса. Она утверждает, что ее любимый «Доктор Живаго» Пастернака стал бы еще в два раза лучше, будь роман вдвое короче. Иногда она слишком бескомпромиссно отстаивает свое мнение. В такие моменты я вижу, как в ней просыпается кровь отца-чеченца.

— Леонардо Да Винчи был в первую очередь гениальным художником, изобретения — лишь хобби. А многие из них вообще ему приписывают, — будто лекцию читает Ольга, истосковавшаяся по любым разговорам, не связанным с войной и поиском продуктов.

Мне не хочется с ней спорить. Пользуясь возможностью, любуюсь чудесными завитками ушных раковин.

— В улыбке Моны Лизы, по-моему, нет никакой загадки, — продолжает Ольга, — И чего все так переполошились из-за этого! Вполне себе обыкновенная, счастливая женщина, которая просто тихо радуется, что ее пишет знаменитый Да Винчи! Может, он смешил Джоконду, рассказывал веселые истории или флиртовал с ней, пока ее муж торговал шелком у себя лавке!

Если я и спорю, то делаю это только для того, чтобы немного позлить Ольгу. Тогда можно увидеть, как в этой девушке борются два начала. Как чеченская ее кровь сражается с русской. Кротость и скромность уживаются в ней со взрывным характером, который сама хозяйка пытается сдерживать, словно дикого скакуна. В такие моменты она особенно прекрасна.

— Ты слишком самоуверен и считаешь, что во всем прав! — говорит она. Ее щеки и прекрасные уши залил алый румянец, а ресницы слегка подернулись инеем. Кончик носа тоже немного покраснел, и от этого она кажется по-детски трогательной. Я вижу, что Ольга замерзла, и мы идем в вагончик греться чаем. А там уже продолжаем наши споры. О том, какое мороженое вкуснее, какие блюда лучше в русской кухне, а какие в кавказской, есть ли во Вселенной инопланетяне и писал ли Моне все свои лондонские пейзажи с натуры или дописывал уже по памяти в Париже? Как будто ничего важнее этого нет среди страшных руин, в которые ей все-таки придется вернуться после наших ничего не значащих споров.