Мне было непросто следовать за ходом его мыслей.

— Я что-то не видел вас купающимся, — неловко проговорил я.

Он бросил на меня короткий сердитый взгляд:

— Вы что, нарочно хамите?

— Ничуть. Просто меняю тему разговора.

— В таком случае вы делаете это очень неуклюже. — Он отвернулся и добавил: — Я действительно не купаюсь, но, если угодно, мы могли бы сыграть партию в русский бильярд. Или это, по-вашему, bagatelle?[25]

Это было сказано с вызовом. У Шимлера был вид человека, с трудом мирящегося с неизбежностью.

Мы вошли внутрь дома.

Стол для русского бильярда стоял в углу просторной комнаты. Мы начали игру в тишине. Он легко разгромил меня за какие-то десять минут. Сделав победный удар, Шимлер с насмешливой ухмылкой распрямился.

— Вряд ли вы получили большое удовольствие, — сказал он. — Вроде вы не слишком сильны в этой игре. Хотите попробовать что-нибудь другое?

Я улыбнулся. Его манера обращения отличалась резкостью, почти грубостью, но в то же время было в этом человеке нечто неотразимо симпатичное. И я почувствовал, что мне хочется дружеского общения. Я почти забыл, что он — Подозреваемый Номер Один. Вскоре мне напомнят об этом факте.

— Да, — сказал я, — давайте сыграем во что-нибудь другое.

Он расставил шары, намелил кий и нагнулся над столом, чтобы сделать первый удар. При свете, падающем из окна на его лицо, довольно широкие скулы словно бы заострились, подчеркивая тонкие щеки, выделялся большой лоб. Превосходной лепки череп, с этим бы согласился любой художник. Руки тоже были хороши — крупные, но тонко оформленные, твердые, четкие в движениях. Пальцы, слегка обхватывающие кий, непринужденно прижимали его к большому пальцу левой руки. Говоря, он не сводил глаз с красного шара.

— У вас, кажется, были какие-то нелады с полицией?

Сказано это было так, будто он спрашивал который час. За этим последовал триплет.

Я попытался ответить так же непринужденно:

— Превосходный удар! Так, недоразумение с паспортом.

Он обогнул стол, выцеливая следующий удар.

— Вы ведь югослав?

На сей раз в лузу упал один шар.

— Нет, венгр.

— А, ясно. Трианонский договор?

— Да.

Следующим ударом Шимлер промахнулся.

— Этого я и опасался. Все очки потерял. Остаток — ноль. Ваш черед. Расскажите мне про Югославию.

Я наклонился над столом. В эту игру можно сопротивляться.

— Я не был там почти десять лет. А вы ведь немец, верно?

Мне удалось уложить красного.

— Отличный удар! На глазах растете. — Но на вопрос он не ответил.

Я зашел с другой стороны:

— В наши дни не так-то часто встретишь немца, проводящего отпуск за границей.

Я снова забил красного.

— Прекрасно! У вас все получается. Так о чем это вы?

— Говорю, в наши дни нечасто встретишь немца, проводящего каникулы за границей.

— Да? А мне что до этого? Я живу в Базеле.

Это была откровенная ложь. Я так разволновался, что следующим ударом положил своего, даже не задев чужого.

— Не повезло вам! А мне же — напротив. Где тут у нас мелок?

Я молча передал ему мелок. Он тщательно обработал кий и снова принялся за игру. Счет быстро рос в его пользу.

— Сколько там у меня набежало? — проворчал он наконец. — Шестьдесят четыре, кажется?

— Да.

Шимлер снова нагнулся над столом.

— Вы хорошо знаете Германию, герр Водоши?

— Никогда там не бывал.

— А стоило бы как-нибудь съездить. Славные люди. — Красный шар подкатился вплотную к крупному. — Слабовато ударил. По-прежнему шестьдесят четыре. — Он выпрямился. — У вас очень хороший немецкий, месье Водоши. Словно вы много лет прожили в Германии.

— В Будапештском университете мы говорили в основном по-немецки. К тому же я преподаю языки.

— Ах вот как? Ваша очередь.

Я играл плохо, потому что никак не мог сосредоточиться. Выбил три шара за борт. Один раз вообще промахнулся. В голове у меня вертелись разные вопросы. Что этот человек хочет у меня выведать? Ведь не просто так он задает эти вопросы. Какой в них смысл? Неужели он подозревает, что я нарочно делал эти снимки? А к вопросам, на которые не было ответов, примешивалась мысль, что никакой Шимлер не шпион. Было в нем нечто такое, что делало абсурдным подобное предположение. Некое достоинство. И потом, разве шпионы цитируют Гегеля? Разве читают они Ницше? Ну, он бы на это ответил так: «А почему бы и нет?» И верно, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: «А из шпионов получаются хорошие мужья?» Почему бы и нет? Верно, почему?

— Ваша очередь, друг мой.

— Извините, задумался.

— Ах вот как, — слегка улыбнулся он. — Верно, игра не особенно занимает? Может, прервемся?

— Нет-нет. Просто вспомнил кое о чем, что должен был сделать, да не сделал.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Нет, что вы.

Как бы не так, очень серьезно. Я должен позвонить Бегину, полагаясь на его милосердие, объяснить, каким образом я лишился фотоаппарата, и попросить, чтобы номер Шимлера обыскали так же, как в свое время мой. Предлог — чужое имя. Если бы только мне удалось установить нечто подтверждающее его связь с фотоаппаратом, нечто способное убедить меня, что я не совершаю глупой ошибки. Может, все-таки стоит рискнуть? Скажем, я с невинным видом спрошу, есть ли у него фотоаппарат. В конце концов, что в этом дурного? Тот, кто захлопнул дверь в читальню и забрал второй аппарат ничуть не усомнится в том, что я причастен ко всей этой истории.

Я уложил дуплет.

— Нечаянно, — признался я.

— Похоже на то.

— У меня в жизни только одно хобби, — сказал я, огибая стол и готовясь сделать очередной удар. Я промахнулся, и он подошел к столу.

— Правда?

— Да. Фотография.

Он прищурился, прикидывая, куда бить.

— Что ж, интересное, наверное, занятие.

— А у вас аппарат есть? — Я задал роковой вопрос и пристально посмотрел на него.

Он медленно распрямился и посмотрел на меня.

— Герр Водоши, не будете ли вы любезны помолчать, когда я готовлюсь к удару? Мне предстоит особенно трудный. Я собираюсь послать от борта белого и тут же, снова от борта, красного.

— Извините.