завтра в больницу, что-то у меня в последнее время часто мигрень.

Асе было тяжело видеть, как тётя Аня щебечет, словно пытается сбыть залежалый товар, Юля приходит с чайником, отмалчивается, убегает с грязными чашками, долго шумит вода, гремит посуда, за это время можно перемыть всю посуду сто раз. Возвращается. Видно, что каждая проведённая минута в этом обществе ей невыносима. Несчастные мысли ложатся на её лицо глубокими серыми складками, и надо собраться с силами, чтобы не нахамить.

Павлуша сидит на диване развалившись, примечает хрупкие девичьи плечи, плоский зад. «Ох, не нравимся мы ей! Ох, не нравимся. Но ничё, зубками скрипит, но терпит! Могла бы в первую секунду обматерить. Один раз уже такое было, через полчаса попёрли. Ох, маменька и орала, судом грозила. А эта ничё – интеллигентно так сносит. Надо бы её в кино пригласить. Стихи почитать. – В его голове туманом выплывают строки Пастернака: „Свеча горела на столе…“ – Что там дальше? Забыл! Эх, Пастернаку можно было и попроще загнуть. Надо вспомнить. Девица оценит, стало быть, надо найти время вспомнить. Может, на карусели позвать? Интересно, что лучше подарить: конфеты или цветы? А если вместе? Дорого. Маменька узнает, опять театр с „больной головой“ устроит. Эх, маменька, маменька, что вы со мной делаете? Смотрю и оцениваю девицу, как на работорговом рынке».

Часа через два они всё-таки ушли. Приближался вечер, а это значит, надо торопиться на работу. Обычно вечером в воскресенье люди отдыхают, а Ася впервые идёт в ночную смену.

Глава 7

Ася шагает по длинному тоннелю, белый кафель на стенах, по водоотводам шуршит вода, её подгоняет подвижный вихрь сквозняка. Ася двигается медленно, долго. Осторожно наступает на тяжёлые металлические поддоны. Они выставлены над вечной лужей от подземных вод. Едва нога касается рифлёного рисунка, как неровный поддон тут же начинает покачиваться, грохотать и греметь. Ася растворяется в этом грохоте, он перекрывает тревогу первой ночной смены. Уходит. Как ребёнок, чувствует, что недоиграла, возвращается. Поочерёдно переступает на разные края.

Когда Ася наступает на поддоны, каждый брякает с особой, уникальной интонацией. Левый угол – трам-бам-бам, правый – барам-барм-трим, середина – бух! Если иметь идеальный слух, можно сложить «мелодию поддона». У Аси что-то со слухом: идеально слышит чужую фальшь, при этом сама чудовищно неточна в нотах. Более-менее вытягивает единственную народную песню «Миленький ты мой…», и то если никто не слышит.

Транспортный цех на отшибе огромного длинного корпуса завода. В неровных рядах теснятся погрузчики. В одной из бытовок виден тусклый свет. В углу за столом сидит татарка в повязанной на лбу косынке и большом платке поверх. Что-то карябает на вырванном из тетради листе, ручку держит большим и указательным пальцами, пришёптывает то, что пишет. Взгляд сосредоточенно-хмурый.

– Исэнме апа. – Ася садится через стол напротив.

Женщина с ответом не торопится.

Начинают подходить новые люди. Ася никого практически не знает. Вместе отработали всего две смены. Сегодня третья – в ночь.

В бытовке гаснет свет. По лестнице спускается мастер Василиса, хочется добавить – Прекрасная, но нет – Василиса Васильевна.

– Ты почему вчера не осталась на собрание? – сразу, без вступления наседает на Асю.

«Собрание?! Не знала».

– Только не говори, что не знала. – Василиса Васильевна принялась перелистывать потрёпанную общую тетрадь на столе. Остановилась где-то в самом конце. – Сегодня пойдёшь в смену с Маргаритой. – Крикнула в толпу: – Маргарита!

– Да, – откликнулась высокая девушка.

– Тебе ученица.

– Василиса Васильевна-а, – недовольно потянула Маргарита, – дайте кому-нибудь другому. Я сёдня не выспалась. А с этой опять всю ночь валандаться. Вон Светка совсем без учеников. Мне ещё за прошлую ученицу не заплатили.

– Заплатят, – устало вздохнула Василиса Васильевна и посмотрела на Асю как воспитательница на перепачкавшегося в каше ребёнка.

– Сургум апе дайте.

– У, шайтан! – заворчала женщина-татарка и в сердцах отбросила ручку.

– Ребята, – обернулась Василиса Васильевна к группе пацанов, которые сидели за соседним столом, много курили и громко разговаривали, – Сургум апе помогите.

Один перешагнул скамейку, забрал у Сургум апы бумагу, ручку.

– Чё писать-то?

– Не кричи, – заворчала женщина. – Не могу писать. Отгул есть. Отгул надо. Пиши, говорят.

– Кычкырыш апа. На какой день отгул надо?

– На пятница. Оч жомга.

– Мы вчера тебя комсоргом выбрали! – сказала Василиса Васильевна.

Ася слова мастера пропускает, она следит, как парень на пальцах пытается вычислить дату пятницы.

– Двадцать первое – вторник, среда – двадцать второе… пятница – двадцать четвёртое.

– Снова скажешь, что не слышала? – в упор смотрит на Асю мастер.

Ася отвлекается от Сургум апы.

– Вы мне?

– Выбрали единогласно, – кивает мастер и уточняет: – Тебя выбрали.

Но как? В школе в комсорги обычно выбирали лидера класса. Это было почётно и ответственно. А тут? Ася кинулась возражать, и тут Сургум апа сердито хлопнула бумагой по столу.

– Надо пятница ноябрь! Пятница сентябрь не надо!

– Уф! – парень устало разводит руками и преданно смотрит на мастера. – Василиса Васильевна! Календарь есть?

– Ладно, сама напишу, – отпускает она парня, – давай свою путёвку.

Поочерёдно погрузчики трогаются с места, выползают из цеха.

– Маргарита, – мастер предотвратила бегство, обернулась к Асе. – Чего стоишь? На работу.

Маргарита притормозила в сторонке, спрыгнула, долго копошилась у стеллажа. Кинула на крышку погрузчика сидушку. Ждала, пока Ася устроится. У Аси с непривычки получалось плохо и жёстко. Поролон прокладки спрессовался до самоуничтожения, заменитель кожи задубел, потрескался пересохшей глиной.

– Как зовут? – Маргарита тронула погрузчик. Ася покатилась назад, судорожно замахала руками.

– Держись за ручку крышки. Как зовут?

– Ася, – напомнила она и обиделась на невнимание. Прекрасно помнила, как мастер представляла их друг другу.

Трясло безбожно. От любого выступа на дороге у Аси гремели зубы и, кажется, кости. Попыталась подложить под зад кофту – получилось хуже: кофта топорщилась комками и врезалась в тело швами и пуговицами. Ася хваталась за спинку водительского сиденья, рычаги управления вилами, скобу крышки и пыталась удержаться, особенно на поворотах. Замечала, как из покоцанного круглого зеркальца, приклеенного к раме, таращатся перепуганные глаза. В этом отражении с плотно сжатыми губами Ася совсем себя не узнавала.

По стуку колёс можно определить покрытие пола: они противно брякают и скрипят по металлическим дырчатым пластинам, на промасленных деревянных шашках – липко отрываются, перешёптываются, по ламинированному полу шуршат приятной осенней листвой, но такой пол только в сердце завода – на главном сборочном конвейере.

Маргарита петляет по серым закоулкам корпуса. Мрачные стены надвигаются неприступными скалами, словно девушки попали в горный лабиринт. Асю поражает, с какой свободой Маргарита обходит препятствия, протискивается в неведомые щели, настолько узкие, что,