Это заявление поразило Черчилля. Он завертелся на стуле. Мы расстались предварительно договорившись, что нельзя допускать ослабления франко-английского единства, каким бы острым ни был нынешний кризис, ибо это единство сейчас больше чем когда-либо соответствует единственному порядку вещей, особенно с тех пор, как американцы вмешались в дела Старого света.

В тот же вечер лондонское радио, как я и просил, передало, что «генерал де Голль и Национальный комитет не принимают никакого участия в переговорах, ведущихся в Алжире, и не несут никакой ответственности за них» и что «если в результате этих переговоров в Северной Африке сохранится вишистский режим, то это решение не будет признано Сражающейся Францией». Наше сообщение заканчивалось словами: «Союз всех заморских территорий в борьбе за освобождение возможен только в условиях, совместимых с волей и достоинством французского народа».

Но добрые намерения англичан не устояли против американского нажима. Три дня спустя английское правительство запретило нам использовать Би-Би-Си для распространения одного заявления, в котором организации французского Сопротивления выражали поддержку нашей позиции. Дело шло о послании из Франции, адресованном союзным правительствам и подписанном представителями трех движений южной зоны — «Комбат», «Либерасьон», «Фран-тирер», а также французского рабочего движения, объединявшего Всеобщую конфедерацию труда, христианские профсоюзы и четыре политические партии — социалистический комитет действия, республиканскую федерацию, народных демократов, радикалов. Послание гласило: «Генерал де Голль является бесспорным руководителем Сопротивления и ведет за собою всю страну… Ни в коем случае мы не допустим, чтобы присоединение лиц, виновных в военной и политической измене, рассматривалось как прощение за совершенные ими преступления… Мы настоятельно просим, чтобы судьбы освобожденной Французской Северной Африки были как можно скорее переданы в руки генерала де Голля». Цензоры из Вашингтона наложили свое вето на опубликование этого документа.

21 ноября мне самому довелось столкнуться с их противодействием. В одной своей речи, предназначенной для французской нации и уже включенной в программу радиопередачи Би-Би-Си, я спрашивал: «Неужели национальное освобождение должно быть обесчещено?» — и, естественно, сам отвечал на этот вопрос: «Нет!» За несколько минут до начала передачи Чарльз Пик явился ко мне и заявил, что «в силу договоренности между союзниками и по соображениям военного характера лондонское радио не может передавать материалы, касающиеся Северной Африки, без согласия правительства Соединенных Штатов; что по поводу моей речи согласие было испрошено, но получение ответа задержалось, и английское правительство просит извинения». Таким образом, мою речь и документ Сопротивления пришлось передать радиостанциям Сражающейся Франции в Браззавиле, Дуале и Бейруте, не подлежавшим иностранному контролю.

24 ноября во время нашей беседы Черчилль счел своим долгом заговорить, правда не без известного смущения, о задержке передачи моей речи по Би-Би-Си. «Поскольку затронутые в ней проблемы, — сказал он мне, — могут поставить на карту жизнь американских и английских солдат, я счел нужным телеграфировать президенту Рузвельту, с тем, чтобы получить его согласие. Ответ еще не получен». — «Мне прекрасно известно, — сказал я, — что на английской земле радио мне не подвластно». Но, судя по поведению Черчилля, я без труда понял, что и ему оно тоже не было подвластно.

Так посреди всех этих потрясений я пытался сохранить непоколебимое равновесие. Впрочем, я действовал скорее по здравому рассуждению, нежели повиновался голосу чувства. Ибо система, созданная в Алжире, казалась мне чересчур искусственной, чтобы устоять против тарана событий, какую бы поддержку ей ни оказывали извне. Люди, руководящие этой системой, действовали как бы в пустоте. Они не имели опоры ни в одном из течений общественного мнения. Неприязненно относившиеся к де Голлю, проклинаемые Петеном, подозреваемые аттантистами, лидеры эти не пользовались ничьими симпатиями, никакой поток не увлекал их за собой. Было ясно, что они занимают ту или иную позицию, руководствуясь лишь спекулятивными соображениями. К чему же тогда уступать, пусть даже в малом, этой олигархии, не имеющей ни будущего, ни надежды? Тем более, что как раз в то время, когда эта клика утвердилась в Алжире, сложились чрезвычайно благоприятные перспективы для нашего движения, становившегося все более внушительным. Сразу же после высадки американцев в Марокко и в Алжире Сражающаяся Франция распространила свое влияние на все французские владения в Индийском океане.

Из этих владений первым присоединился Реюньон. Остров Реюньон, одиноко лежащий среди далеких южных морей, в стороне от морских путей, огибающих мыс Доброй Надежды, бедный природными ресурсами, с пестрым по составу, но пламенно преданным Франции населением, не учитывался непосредственно в планах союзников. Но он легко мог стать жертвой комбинированного удара японцев и немцев, особенно с тех пор, как им был закрыт путь на Мадагаскар. С другой стороны, мы знали, что большая часть жителей острова Реюньон хотела, чтобы их страна приняла участие в войне. Поэтому я давно уже искал случая присоединить остров к Сражающейся Франции. Но союзники старались оттянуть мое вмешательство, потому что они сами подготовляли свою операцию на Мадагаскаре, а американцы намеревались высадиться в Африке и боялись спугнуть Виши и врага. Теперь же у них не оставалось более предлога препятствовать моим действиям. Итак, 11 ноября я решил осуществить присоединение.

В течение многих месяцев эскадренный миноносец «Леопард» под командованием капитана 2-го ранга Ришара-Эвену участвовал с этой целью в операциях эскорта и патрулей в районе Южной Африки. Я дал ему приказ добраться до Реюньона и, выполнив свою задачу, взять на борт Капагорри, главного администратора колоний, которого мы заранее назначили губернатором.

28 ноября судно появилось на рейде Сен-Дени. Завидев флаг с Лотарингским крестом, толпы народа направились в порт приветствовать французских моряков; многие чиновники и военные открыто проявляли свои симпатии. Одна только батарея в Пуэнт-де-Гале открыла огонь. «Леопард» ответил орудийным залпом и высадил на сушу подразделение, которому при содействии руководителя общественных работ Декюжи и местной, беззаветно действовавшей группы тут же удалось уладить инцидент. К великому прискорбию, Декюжи и еще несколько человек были убиты. Поскольку губернатор Обер удалился в свою резиденцию в горах, капитан Ришар-Эвену вошел с ним в сношения. «В целях умиротворения» было договорено прекратить всякое сопротивление, и губернатор Капагорри взял на себя ответственность за судьбы острова. Среди всеобщих выражений восторга представитель генерала де Голля приступил к выполнению своих обязанностей.

Месяц спустя то же самое произошло на Мадагаскаре. В сущности, с того времени, как генерал-губернатор Аннэ капитулировал перед англичанами, судьба этого большого острова теоретически была решена. Однако практически все здесь было под вопросом. Правда, 11 ноября в связи с повторным предложением Идена я согласился обнародовать совместное коммюнике, в котором заявлялось, что «Французский национальный комитет и правительство Великобритании ведут переговоры относительно Мадагаскара» и что «Французский национальный комитет назначил на пост верховного комиссара генерала Лежантийома». Но я не соглашался взять большой остров в руки, если руки эти не будут свободны. Итак, следовало добиться того, чтобы англичане устранились из политической и административной жизни Мадагаскара.