отсутствия своих «соседей». Им и в голову не пришло, что русские могут решиться на дерзкую вылазку среди бела дня.

Но фашисты обнаружили свою оплошность, когда Драган с людьми вернулся на завод, и стали бешено наседать. Ведь эта группа — последняя заноза в немецком тылу.

Одна за другой отбиты четыре атаки. На исходе боеприпасы, нет уже воды и для пулеметов.

Что же дальше? Ждать, пока немцы возьмут голыми руками?

Драган принимает решение: сделать попытку вырваться из кольца. Ночью план удалось осуществить. Отряд с боем выбрался из гвоздильного завода. Но достигнуть своих до рассвета не успели. Пришлось укрепиться в пустовавшем двухэтажном каменном доме. Немного патронов, несколько гранат и одна пулеметная лента — это было все, с чем три десятка голодных, выбившихся из сил людей забаррикадировались, чтобы выдержать последний бой.

Драган так и сказал своим людям:

— Здесь, товарищи, будет бой, как в «Интернационале» поется: последний и решительный. Совесть наша чиста. Врагу мы не сдались и не сдадимся.

— Не сдались и не сдадимся, — словно эхо прозвучало вокруг.

Достав из полевой сумки цветной карандаш, командир подошел к стене и крупными буквами вывел:

«Здесь погибли бойцы Родимцева».

Кто-то взял у него из рук карандаш и вывел вторую строчку:

«Они умерли, но фашистам не сдались!»

И сразу все, как по команде, начали делать на стенах надписи: так велика была уверенность этих людей в том, что победа безусловно наступит и тогда народ узнает их имена…

Драган достал из внутреннего кармана гимнастерки партийный билет и стал листать странички, словно видел их впервые.

Прошел только год с тех пор, как ему вручили эту красную книжечку. Он уже так привык постоянно ощущать ее в левом кармане гимнастерки, где много лет лежал комсомольский билет. С нею пришло ощущение зрелости, завершение подготовки к самому важному, что ему предстояло совершить в жизни. Теперь, в тяжелую минуту, перед ним ожили картины недавнего юношества, вспомнились годы в колхозе и встречи с той, которая прочно завладела его сердцем… Припомнилась война в холодных финских краях — тогда он был помощником командира взвода, — тяжелые августовские дни сорок первого года и вражеское кольцо под Киевом, из которого все же нашелся выход. Найдется ли он на этот раз?

Со второго этажа донесли: идут немцы. Они идут как-то странно — во весь рост, с офицером впереди.

— Подпустить поближе, — приказал командир. — Раньше времени не стрелять, ждать команды. А тогда уж дадим на всю катушку. Всем наверху передайте: без команды — не стрелять!

Подойдя совсем близко, немцы остановились, и кто-то с их стороны крикнул на чистом русском языке:

— Товарищ Драган, сдавайтесь, все равно вам конец, а мы гарантируем жизнь…

Откуда они знают фамилию командира, которого к тому же называют «товарищем»? Ответ мог быть только один. Какой-то предатель перебежал к врагу. Он-то и сообщил, что патронов больше нет.

Но перебежчик оказал немцам плохую услугу.

— «Товарищ», говоришь? Ах ты, ворюга, — вскипел Драган и крепко выругался. — Сейчас мы ему пропишем «с полной гарантией»… А ну, ребята, на всю катушку — огонь!

Осажденные выпустили весь свой боевой запас: последнюю пулеметную ленту и остаток винтовочных и автоматных патронов. Залп оказался губительным. Строй фашистов дрогнул, и они побежали, оставив на месте несколько трупов.

При виде удиравших гитлеровцев настроение в домике поднялось.

— Люблю немца, когда он бежит, — послышался веселый голос.

— А я так скажу, — возразил кто-то с веселой усмешкой, — лучший для меня фриц тот, что лежит…

— И для мэнэ вин найкращий, колы вбытый, — поддержал разговор Кожушко, остролицый солдат с перевязанной рукой.

При виде улепетывающих вражеских солдат улыбнулась даже санинструктор Наташа, встряхнув своими стрижеными светлыми волосами. Это была ее первая улыбка с тех пор, как двое солдат унесли в неизвестность находившегося в беспамятстве Колеганова. Все эти дни Наташа ухаживала за ранеными, высматривала, что бы такое еще изорвать на бинты, что-то кому-то говорила, но ни на минуту не забывала о Колеганове.

Добросердечному Кожушко от души было жаль девушку. Когда его ранило, Наташа стала перевязывать ему руку полосами, оторванными от своей сорочки. Кожушко утешал девушку:

— Не журись, Наталко. После войны мы тебе пышную свадьбу справим и целую дюжину новых сорочек купим.

Но тут же, сбиваясь с взятого тона, заговорщически добавил:

— А твой Колеганов живой. Вот побачишь, верные мои слова — живой он…

Но не долго продолжалось в домике ликование.

Не прошло и четверти часа, как из-за угла вынырнули вражеские танки и открыли сильный огонь. Все произошло так стремительно, что люди даже не успели спуститься в подвал. Домик рухнул. Под развалинами погибли почти все его защитники…

В живых остались только те, кто в тот момент были внизу — Драган, Кожушко, белокурая Наташа и еще четверо солдат. Почти все были ранены, и тяжелее всех — Наташа. Теперь уже Кожушко неумело хлопотал возле нее.

Но помочь Наташе было уже невозможно. Ночью она умерла, и до самой ее смерти Кожушко ласково поддерживал голову девушки своей здоровой рукой. Она покинула мир, унося с собой тревогу о том, кого полюбило ее только что начавшее жить, такое надежное в любви и ненависти юное сердце…

Той же ночью шесть человек, собрав последние силы, откопали в подвале окно и выбрались наружу. Изможденные и окровавленные, они двинулись к реке, к своим. Им удалось, минуя немецкие патрули, добраться до берега и, ухватившись за бревно, вплавь перебраться на остров Песчаный, к нашим зенитчикам.

Полдня Драган отлеживался, а вечером побрился, переоделся и снова переправился на сталинградский берег.

Когда старший лейтенант докладывал командиру полка о гибели первого батальона, в штольню вошел боец.

С первого взгляда стало ясно: он тоже побывал в изрядной переделке. Солдат был без пилотки, весь в глине и известке, в разорванной шинели. Он ввалился в помещение и прямо с порога выпалил:

— Товарищ полковник, разрешите обратиться!

Он хотел было отдать честь, но вспомнил, что на нем нет головного убора,