Ньюкомб схватил со стола горящие рисунки стилета, выскочил из кают-компании. Он едва не сбил с ног вахтенного, бежавшего к ней, и в горящей одежде перемахнул через борт.

Правое крыло Кавказской линии, Кубань

По пыльной пустынной дороге тянулась телега, на которой под соломой стоял простой гроб. Возница на облучке, старый крестьянин, лениво щелкал вожжами. Позади телеги верхом ехал Биля.

Раздался стук копыт. Телегу нагнал Али, поравнялся с Билей, двинулся рядом.

– Будет ли доволен мой брат, если мы вместе совершим этот путь? – участливо спросил он, помолчав немного.

Так они ехали до позднего вечера.

Потом лошадь из телеги была выпряжена, загорелся костер. Возница повернулся к нему спиной, завернулся в армяк и уснул.

Али подбросил ветку в огонь. Сухая ветка вспыхнула как порох и затрещала.

– Этот кинжал погубил несколько родов, – проговорил черкес. – Старики рассказывают, что его завез к нам один латинянин из генуэзских купцов. Он покупал много рабов, больше всего – у татар, которые ходили в набеги на Московию. Есть бухта, которая называется Рыбный мешок, греки именуют ее Балаклавской. Там был невольничий рынок. Каждый день туда выгоняли по тысяче человек. Этот латинянин владел им. Все золото свое он спрятал в горах. По преданию, кинжал этот хранит дорогу к кладу. Но все люди, которые владели им, попадали в беду. Белый шайтан, который убил твоего сына, купил его в тот день.

– Скажи мне честно, Али, почему ты решил воевать с турками? Ведь вы одной с ними веры.

– А разве мало войн среди единоверцев? Война ведется за добычу. Еще вот что скажу тебе. У горцев – своя вера.

– На этой войне ты не возьмешь добычи.

– Я убил сына горского князя. У меня кровная вражда с этим родом.

Севастополь, Крым

В том самом месте, где две недели тому назад причалила лодка пластунов с ее страшным грузом, по берегу моря шел Чиж с ведром в руках и удочкой на плече. Штаны на нем были закатаны по колено.

Он остановился, осмотрелся, опустил ведро и удочку на гальку, разделся догола, вошел в воду и поплыл туда, где на дно опустился стилет Ньюкомба. Казак осмотрелся на воде, прикинул расстояние до берега и нырнул.

Казачья станица, кубанское предгорье Кавказа

Станичное кладбище было похоже на море. Одна за одной шли волны могил. Каждая их гряда была историей одного казацкого рода. Прадеды лежали рядом с дедами, отцами и внуками.

У свежей могилы Якова замерли Биля и Ольга. Все уже давно разошлись, а они все стояли в звенящей тишине.

– Постыло мне все, родной, – наконец-то сказала Ольга. – Сорок дней минет – в пустынь пойду. К тетке. Трудницей. Не могу я в хате оставаться. Если сил наберусь, то вернусь обратно. Нет – прости меня. Постригусь.

Биля опустил голову и ничего не сказал.

2

Севастополь, Крым

Пыльная базарная площадь в Севастополе кипела. Торг шел в лавках, с рук и телег. Покрикивали продавцы, нахваливая свой товар. На одной из вывесок то ли арап, то ли турок жонглировал конскими хомутами, под ним загибалась кривая надпись: «Мелкая торговля и вообще».

Под вывеской топтался Чиж и перекидывал из руки в руку стилет Ньюкомба. Рядом с ним стояли нескольких пехотных солдат, сиделец из лавки и дородная матроска с поросенком под мышкой.

Широко раскрыв глаза, переводя их с одного человека на другого, один из солдат увлеченно вещал:

– Теперь такое дело! Стоит часовой у колодца, тут женщина некая идет и просит спрятать ее. Часовой ей отвечает: «Где же я тебя спрячу? Ведь тут места подходящего нет». А она ему: «Сама спрячусь! Но не говори только никому, что видел меня, ежели станут спрашивать. Даже если смертью станут грозить всадники, что вослед мне бегут». С этими словами прыгнула она в колодец. И точно, скачут. Первый в черном на вороном коне, второй в красном, третий же весь в белых одеждах на таком же коне, с оружием. Каждый из них трижды спросил часового, не видал ли, мол, ты женщину тут? Тот заявил, что не было ее тут. Когда же всадники скрылись, она снова появилась, вся сухая, будто в воде и не была, и сказала, что сие видение означает. Черный – что в городе камня на камне не останется. Красный – что кровь прольется через камень рекой и пожаром сгорит. Белый же, братцы, что новый Севастополь будет лучше, чем прежний!

Чиж, как и все прочие, с интересом прислушивался к этому рассказу.

– Вишь ты, значит, какой тому толк! – поддержал говоруна его товарищ, кареглазый крупный солдат.

– Тот, который в красной одежде, на каком коне был? – спросил Чиж рассказчика.

– Вроде как на красном, – ответил тот.

– Где он его красил-то? У маляров? А белый, который при оружии, с саблей был, со штуцером или с пушкой?

– Вот насмешник выискался. Раз люди говорят, значит, правда.

– Какая такая правда? Вот слушайте, православные, что я на самом деле своими очами видел. Был я вчера в секрете, видел в траншее у турок белого арапа с одним глазом во лбу. Говорят, из-за моря он, фараонова войска, и теперь у них караульную службу несет.

– С одним глазом?! – удивился кареглазый солдат.

– С одним, но зато вот такенным примерно! – Чиж сжал кулаки и соединил их.

– Ох ты!

– Сказывали еще, что удушливые бомбы англичане станут по нам бросать, – вступила в разговор матроска. – Люди от них так и валятся, так и падают, как мухи от мухоморов!

– Про бомбы, девушка, мы не слыхали, а арапа жди! – возразил Чиж. – Как войдет он в город, всем бабам придется брать его на постой и постелю ему стелить.

Матроска испуганно перекрестилась под солдатский смех.

– Глянет он на тебя и скажет: «Задирай подол!» – грозно проговорил Чиж, наступая на матроску под хохот толпы, которая становилась все гуще.

– Срамники! – заявила матроска, отодвинулась в сторону и заголосила: – А вот порося, кому порося?

Из-за ее спины выглянул мелкий ледащий мужичонка с клочковатой бороденкой, торчащей прямо вперед. Всей своей повадкой он оправдывал кличку Кочет, полученную еще в детстве. Этот человечек и правда напоминал петуха, ходил как-то боком, подскакивая.

– Ну, бывай, мил человек, – сказал Чижу кареглазый солдат.

– И вам здорово дневать, – ответил Чиж.

Матроска, занявшая позицию в паре шагов от Чижа, снова взвизгнула:

– А вот порося, кому порося?

Кочет тем временем придвинулся к Чижу и вкрадчиво спросил:

– Почем, уважаемый, ножичек свой торгуешь?

– В полдень – три рубля, плюс полтина в другие дни. Сходно отдам.

– На что же он такой нужен? – Кочет почесал в затылке. – Ни капусту, скажем, рубить, ни в рукомесле каком не сгодится. Разве что под шило его, сапоги тачать?