Балаклава, Крым

Со склона балки этот край Балаклавы лежал перед пластунами, как на ладони. Они передавали друг другу маленькую подзорную трубу, принадлежавшую Биле. Больше всего их интересовала нитка железной дороги, которая здесь входила в длинный пакгауз. На другой стороне этого длинного строения с небольшими симметричными окнами была оборудована воротная система. По кругу ходили унылые ишаки, которых погоняли оборванные турки. Из ворот пакгауза появлялись и ползли под склоном балки черные вагонетки.

У дверей склада сидели два английских пехотинца. Они отложили оружие в сторону и азартно резались в карты.

Кравченко, Биля, Вернигора и Чиж лежали в винограднике как раз напротив них. Ниже пакгауза, ближе к морю, стояли палатки английского лагеря, около них шли земляные работы. На противоположном склоне торчали стволы пушек легкой батареи. Там тоже мелькали турецкие фески.

К пакгаузу, который одновременно служил складом, тянулась длинная вереница турок. Согнувшись в три погибели, они тащили на плечах огромные тюки, перехваченные канатами. У некоторых из них вместо тюков за плечами висели корзины с ядрами. Двое замыкающих несли на плетеных веревочных носилках огромную бомбу для мортиры. Конвой, состоявший из английских пехотинцев, пинками и прикладами подгонял отстающих.

– Сдается мне, попался турок как кур в ощип, – тихо заметил Чиж. – Воины!.. Они у этих раков вареных, в красных мундирах щеголяющих, в том же положении, что и ишаки! А вот сами англичане вроде регулярные, а по всему видно – сброд. Никак я этого в толк не возьму.

– Они за деньги наняты, прямо как холопы, – сказал Биля. – У них царю и отечеству за честь не служат. Поденно получают. Британцы с перекрестков отребье берут.

Тем временем в колонне турок произошла какая-то заминка. Один из них сбросил свой тюк и гордо выпрямился. К нему сразу подбежал англичанин и начал орать, размахивать прикладом. Турок все так же стоял, гордо выпрямившись и скрестив руки на груди. Англичане собрались в кучу, накинулись на него и сбили с ног. Он встал и снова выпрямился. Конвойные попытались было сами навесить на него тюк, но бунтарь сбросил его на землю и пнул ногой так, что тот полетел по склону далеко вниз. Один из конвоиров снова замахнулся прикладом, но получил такой удар в лицо кулаком, что покатился вслед за тюком. За ним отправился и второй, но остальные быстро сбили турка с ног и начали жестоко избивать его.

– Лихой какой турок, – заметил Кравченко. – Даже удивительно!

Биля посмотрел в подзорную трубу. Англичане подняли этого человека под руки и куда-то потащили.

– Это не турок, а серб. Рубаху солдаты оборвали ему, – сказал Биля.

– Это ж наш, православный! Куда они его поволокли? – спросил встревоженно Вернигора.

– Федя, по дороге сам знаешь куда сбегай, посмотри, куда его денут, – сказал Биля Чижу.

– Григорий Яковлевич, оставь ты уж этот пароход в покое, Христом Богом прошу! – взмолился Кравченко.

Но Биля ничего ему не ответил.

На пристани Балаклавы царило большое оживление. Она была полностью загромождена. Там стояли палатки и несколько временных строений, сшитых на живую нитку из теса, громоздились тюки, бочки, бухты веревок, торчали телеграфные столбы. Там и здесь темнели свежие насыпи. Грузилось судно. Проходили по мосткам навьюченные турки, подгоняемые английскими солдатами.

От одного из строений, возведенных на набережной, отходили по столбам провода. Чуть дальше они ныряли прямо в море.

В здание телеграфа торопливо вошел Слейтер.

Когда он скрылся за бочками и кучей земли, около телеграфного столба возникла голова Чижа. Осмотревшись, он, как кошка, взлетел на столб и начал срезать кинжалом провода. Медь легко поддавалась булатной стали. На срезах оставались красные заусенцы металла.

На грубо сколоченном столе стоял телеграфный аппарат, от которого отходил пучок медных проводов в хлопчатобумажной изоляции. На столе коптила керосиновая лампа. У аппарата сидел на ящике телеграфист в военной форме и отстукивал телеграмму.

На таком же ящике перед ним устроился Слейтер и диктовал:

– А также номер тысяча двести тридцать четыре от…

На лице телеграфиста вдруг отразилось недоумение. Он остановился и проверил работу аппарата.

– От шестнадцатого июля тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, – продолжал Слейтер. – Что вы там копаетесь?

– Не уходит. Обрыв, – виновато сказал телеграфист.

Слейтер неожиданно для такого выдержанного человека вдруг вскипел от ярости и заявил:

– Так невозможно вести дела, разрази меня гром на этом самом месте!

– Сэр, этот телеграф предназначен прежде всего для отправки военных депеш! – возразил телеграфист.

– А вы сейчас можете отправить военную вместо моей? Нет? Тогда что вы тут умничаете? Да все ваши военные депеши – это те же векселя, но только с открытой датой! – Разъяренный Слейтер встал, хлопнул дверью и быстро пошел по набережной.

Едва он удалился шагов на десять, как за его спиной тенью возник Чиж и проскользнул в ту самую дверь, из которой Слейтер только что вышел.

Увидев его с кинжалом в руке, телеграфист потерял от ужаса дар речи и только силился открыть рот.

– Наше вам уважение. – Чиж приподнял папаху. – Вещицу бы мне вот эту. Дюже нужна, – проговорил он и указал кинжалом на аппарат.

Казачья станица, кубанское предгорье Кавказа

Али выехал из-за стены амбара и оказался у плетня, около которого что-то вскапывал лопатой Михайло, работник Били. Тот поднял голову, увидел всадника, бросил в него лопату, тут же как заяц отпрыгнул в сторону и зигзагами бросился бежать к дому.

– Черкесы! – заорал он.

Али спокойно увернулся от лопаты, беззвучно рассмеялся, сидя в седле.

– Михайло! Ассалам алейкум! – крикнул он вслед работнику.

Тот затормозил и осторожно оглянулся.

– Я Али, кунак хозяина твоего.

Михайло с облегчением перекрестился, но подходить обратно к плетню пока не стал.

– Ты один или нет? – спросил он.

– Один, – ответил Али.

Михайло всмотрелся во всадника, наконец-то узнал его, сплюнул в сторону и резко проговорил:

– Ты радуйся, что сейчас не прошлые времена, когда без винтовки не пахали! Так и вдарил бы по тебе с перепугу! Нету его. Под Севастополем он.

– Знаю. Хозяйку позови.

– А нету и хозяйки. Я тут набольший теперь! В монастырь она подалась, к тетке своей, значит.

Балаклава, Крым

Шагах в пятидесяти от пакгауза Кравченко, лежа на боку, возился около днища опрокинутой бочки. Закончив свое дело, он осторожно еще раз пощупал ее содержимое. Бочка была наполнена большими острыми камнями.