Капитолина Петровна, дородная женщина, всегда очень приветливая и в вечных хлопотах по хозяйству. Придет, посидит, скажет два слова и тут же плавно выйдет, вспомнив, что за чем-то там еще не досмотрела и что-то вот сию минуту перекипит.

– Я не сомневаюсь, Иван Ильич, что никто из сейчас напавших не выйдет от нас живым, но подумайте, сколько это будет нам стоить! – отозвался капитану Дебу. – А между тем как недавно еще, всего лет десять-одиннадцать назад, когда нашему царю донесли, что в Париже ставится пьеса «Екатерина Вторая и ее фавориты» и, конечно, имеет огромный успех – успех скандала, – он собственноручно написал послу нашему при французском дворе, графу Палену: «С получением сего, в какое бы время ни было…» Заметьте, «в какое бы время ни было», то есть хотя бы в четыре часа ночи!.. Я это письмо наизусть знаю! «…нисколько не медля, явитесь к королю французов и объявите ему мою волю, чтобы все печатные экземпляры пьесы “Екатерина Вторая” были немедленно же конфискованы и представления запрещены на всех французских театрах. Если же король на это не согласится, то потребуйте выдачу кредитивных грамот и в двадцать четыре часа выезжайте из Парижа в Россию. За последствия я отвечаю. Николай…» Вот какое письмо, а? Королю Франции!

– Следует, да! – пристукнул капитан. – За это… следует!

– Курьера монарх наш отправил лично, – продолжал Дебу. – Курьер помчался. Прибыл в Париж, – граф Пален как раз обедает в королевском дворце. Вызвал его, передал письмо. Посол наш вернулся в обеденный зал и к королю: «Ваше королевское, прошу дать мне немедленно аудиенцию!» Конечно, Людовик Филипп должен был удивиться – он и удивился. Он предлагал отложить дело до послеобеда, а граф Пален в свою очередь ссылался на строгий приказ депеши. Король вышел в соседнюю комнату, граф Пален познакомил его с полученной депешей. Конечно, Луи Филипп вышел несколько из себя. «Воля вашего императора, – говорит, – может быть законом только для вас, граф, а не для меня, поскольку я король Франции. Прошу передать вашему императору, что во Франции не деспотизм, а конституция и свобода печатания, поэтому если бы я даже вздумал пойти навстречу желанию вашего императора, то пошел бы против конституции французской и против свободы печати, а это уж совершенно невозможно!»

– Гм… Та-ак! А граф Пален на это? – негодующе пошевелил палкой капитан.

– Граф Пален, естественно, говорит: «В таком случае прикажите выдать мне доверительные мои грамоты». – «Как выдать грамоты? Но ведь это равносильно объявлению войны!» – «Может быть, и так… Во всяком случае, мой император пишет ведь, что сам отвечает за последствия…» – «Тогда дайте, – говорит король, – время посоветоваться с моими министрами!» Пален, конечно, указал на депешу, где говорилось о двадцати четырех часах: дескать, двадцать четыре часа могу ждать, а там, если ответ будет нежелательный, выеду.

– И что же?.. Что же?

– И совет министров был тотчас же созван, и часа через два вышло постановление: все напечатанные экземпляры пьесы конфисковать, постановку пьесы запретить… Император был удовлетворен, и Пален остался на своем посту… Вот что было еще так недавно!

– Так, да, так… именно так… должен был поступить… поступить наш царь! – очень волнуясь и дергая головой, припечатал капитан.

– Замечательно! – врастяжку сказала Варя и перекинула тяжелую косу с левого плеча на правое.

Влажный рот Оли заалел еще ярче, и глаза стали еще круглее.

– Однако это еще не все, – продолжал Дебу.

– Ах, вы что-то очень занимательное говорили, Ипполит Матвеич, а я опоздала послушать! – вошла, улыбаясь, Капитолина Петровна и села на пуф.

– Сейчас расскажу не менее занимательное, – утешил ее Дебу. – В сорок четвертом году кто-то таким же образом написал во Франции пьесу «Павел Первый». Может быть, даже тот же самый автор. Дело касалось, значит, уже не бабушки царя, а его отца. Автор, конечно, не постеснялся наделить его разными отрицательными чертами и сцену убийства его в Михайловском дворце дал. И, конечно, снова успех скандальный был бы, если бы пьеса была поставлена. Но теперь Пален уже следил за этим и сам донес царю, что такая вот пьеса готовится к постановке. Царь наш, конечно, написал королю, что если эта пьеса будет поставлена, то он пошлет в Париж миллион зрителей в серых шинелях, которые ее освищут.

– Браво! – сказала восхищенно Капитолина Петровна, хлопнула в мягкие ладоши и вышла.

– Вот это… вот это… это… – заволновался капитан, разнообразно двигая головою, наконец поднял палку и положил такую печать, что задребезжали тарелочки на этажерке.

– Конечно, после такого письма пьеса эта так и не увидела света, – продолжал Дебу. – Это ли не мировое могущество? Вмешаться в частные и вполне внутренние дела другой великой державы, и великая держава спасовала, как только наш царь пригрозил войной!.. А венгерская кампания? Неизвестно, что было бы с Австрией в революционном сорок девятом году. Скорее всего, Австрия распалась бы на несколько республик. Кто подавил движение венгров? Наш царь, как известно. И власть молодого Франца Иосифа укрепилась, а ведь на волоске висела! Государь же наш получил название европейского жандарма… Но вот прошло несколько лет, и что же? уж не наш император французскому королю, а французский император нашему пишет знаменитое письмо в январе и предлагает немедленно помириться с Турцией, иначе, пишет, Франция и Англия будут принуждены предоставить силе оружия и случайностям войны решить то, что могло бы быть решено рассудком. Так писать нашему царю – это значит перестать его бояться! А Франц Иосиф!

– Негодяй! – решительно выкрикнул капитан. – Это… это негодяй!

– Он забыл даже о том, что владеет Австрией теперь только благодаря нашему царю, и двинул против Горчакова свои войска. Это значит, что до того уж перестали бояться, что даже и самой черной неблагодарности не стесняются!.. А наш царь, говорят, до того любил этого Франца, что даже статуэтку его везде с собой возил! Однако почему же перестали бояться? Вот вопрос.

И Дебу оглядел не только Зарубина, но и Варю и даже чрезвычайно внимательно слушавшую Олю.

– Потому что их несколько держав, – не совсем уверенно ответила Варя, перебрав тонкими пальцами кружевную пелеринку на груди.

– Конечно! Потому что их много, а русские одни! – тут же согласилась со старшей сестрой младшая.

Но отец их выжидающе смотрел на своего квартиранта и молчал.

Квартирант же будто думал вслух:

– Отчасти, разумеется, потому, что коалиция, но это не все. Больше всего потому, что высмотрели у нас не одну ахиллесову пяту.

– Не одну! А сколько… сколько же? Две? – вдруг неожиданно зло подался к нему капитан.

– Нет, не две даже, а, я думаю, побольше, – спокойно возразил Дебу. – Севастополь выбран не зря. Прежде всего