ежедневных писем жене, страсти слушать по утрам радиоприемник на казахской волне, прически, разреза глаз, манеры делать бутерброды и прочего, прочего, прочего. Можно назвать миллион причин, по которым террорист подъебывал Борю. В худшие дни дагестанец сжимал кулаки, его глаза наливались кровью, и он набрасывался на бедного казаха. Нет, я ни разу не видел, чтобы он действительно ударил его. Вместо этого террорист тычками и пинками выталкивал Борю из комнаты, а вслед за ним в коридор летели Борины же пиджаки, приемник и еда – ее казах готовил в закопченном казане с помощью газовой горелки. Боря причитал, охал, а потом на коленках принимался собирать разлетевшийся по полу рис и складывать его обратно в казан. После этого он отсиживался какое-то время на балконе – общем на весь этаж. Он продолжал стенать и там, иногда стенания прерывались звонком мобильного и затем – отрывистыми гортанными фразами в телефон. Но звонки случались редко: мобильная связь с Казахстаном стоила дорого, а московских друзей у Бори не было.

Дождавшись, когда дагестанец заснет, Боря осторожно, стараясь не разбудить его, крался обратно в комнату, укладывался на кровать и, скрипнув несколько раз пружинами, с тяжелым вздохом засыпал сам. Иногда казаха возвращал я – выходил к нему на балкон и объяснял, что террорист лег спать и что можно возвращаться. На мой взгляд, все это выкидывание вещей и еды было намного унизительнее, чем если бы террорист просто побил Борю. По крайней мере, это выглядело бы не так мерзко, полагал я, с содроганием вспоминая ползающего на коленях казаха, пальцами собирающего еду. Почему-то тот ни в какую не желал отказываться от нее и не брезговал пищей даже после того, как она разваливалась по грязному полу. Видя это, террорист начинал презирать Борю еще больше, и черт его знает, на какие унижения он оказался бы способен, если бы Боря не съехал.

Произошло это так. Каждый день казах ходил жаловаться администратору общежития и требовал, чтобы его как семейного солидного человека перевели в комнату повышенного комфорта, одиночную. Так тебе и дали одиночную, повышенного комфорта, в этом городе, усмехался про себя я. Но каково же было мое удивление, когда однажды сияющий казах явился от администратора и стал собирать вещи. «Переводят», – сверкая белоснежными зубами, сообщил он. Видимо, он достал своим нытьем администратора настолько, что тот не мог больше терпеть и действительно заселил Борю в одиночку.

Одиночки в общежитии – на вес золота. Это были квадратные метры, элитная столичная жилплощадь, и тот, кто распоряжался ею – в данном случае администратор, – старался выжать из них максимум: селил только обеспеченных людей, нередко своих родственников или знакомых. Я часто видел, как в одиночках живут семейные и немолодые уже пары, с детьми или без них, но явно не имеющие никакого отношения к аспирантуре. Мне рассказывали, что эти семейства живут так годами или даже десятилетиями, потому что редко какая проверка продерется через первобытные джунгли странных связей, взяточничества и круговой поруки, царивших в общаге. Всего студенческий городок состоял из пятнадцати зданий – у каждого из них свой администратор; сеть администраторов замыкалась на управляющем, управляющий общался с проректором по социальной работе, а проректор вхож к самому ректору, и каждый был заинтересован в благополучии другого, извлекая из этой связи личный нескромный доход. Вот почему даже самые дотошные ревизоры не могли распутать дьявольский клубок взаимовыгод и страстей. Речь шла о распоряжении десятью тысячами комнат в не самом удаленном от центра районе Москвы, и можно представить, какой Клондайк являли собой наши общежития. Попасть в область управления ими означало прямо при жизни оказаться на небесах со всеми мыслимыми и немыслимыми почестями.

Так или иначе, но вода точит камень – и уж если природа не наградила казаха Борю другими сильными качествами, то умения жаловаться на жизнь она выдала ему с лишком. Каждый день Боря ныл администратору про свое хуевое житье, больные почки, преклонный возраст и несчастную судьбу. В конце концов администратор сдался и пожертвовал одной из временно свободных одиночек – резервным фондом. Все лучше, чем наблюдать нытика у себя каждый день, вероятно, рассудил администратор, отдавая ключи. Тем более что учиться казаху оставалось не больше двух-трех месяцев, и после этого он должен был закономерно отбыть к скучающей исхудавшей жене. Не знаю почему, но она мне представлялась именно такой: печальная, с большими, полными слез глазами, сидящая у окна и высматривающая, когда там на горизонте появится со своей кандидатской степенью Боря.

Провожая казаха, террорист презрительно бросил: «Вали, вали, не забудь свой котелок», – имея в виду, видимо, огромный Борин казан для приготовления еды.

Некоторое время после ухода Бори мы с террористом держались на равных, а потом – потихоньку – он начал продавливать и меня. Ему не жилось спокойно – без борьбы, соперничества или, если хотите, столкновения характеров. Причем нередко в этих столкновениях у него был численный перевес, поскольку происходили они в присутствии его друзей-дагестанцев. С уходом казаха те стали появляться в нашей комнате с завидным постоянством. Террорист не мог жить один и поэтому тащил к нам родственников, школьных друзей, знакомых по мечети, будто только вместе им становилось лучше… Вполне возможно, что так и было. Я заметил, что дагестанцы менялись, кучкуясь и собираясь в группы. В их голосах начинало проскальзывать высокомерие, которое раньше было незаметно, шутки становились громкими и злыми, и в целом – в их походке, осанке, взглядах – вдруг начинало проявляться что-то хозяйское, будто бы они были полновластными владельцами этого места, а не такими же бесправными жителями общаги, как все остальные.

Такое у кавказцев устройство, объяснял мне когда-то знакомый, оттрубивший два года в одной из армейских частей вместе с дагами. Разговор этот происходил задолго до того, как в моей жизни начался «общажный» этап. Они, говорил знакомый, не могут жить так, как мы, они всегда лезут мериться письками, пробуют тебя на зуб, и если чувствуют, что ты мягок и готов уступить, то мигом садятся на шею. С этого момента – все, отрезал мой друг, ты становишься человеком второго сорта, полотером, чье место на параше.

Среди квартирантов, которых террорист приводил к нам, попадались разные люди. Красивый и атлетичный парень по имени Асман был совершенным говном. Целыми днями Асман любовался собой в зеркале, везде оставлял косточки от черешни, привезенной из Махачкалы (там, в Махачкале, кажется, был как раз сезон черешни), и беспрестанно рассказывал о своих походах по бабам, причем последние два действия