Она впилась в меня своими черными горящими глазами и была в этот момент необыкновенно хороша. Потом она заговорила. Правда, это далось ей не легко. С трудом она подыскивала нужные слова.

— Лобек, — выговорила она наконец, — Лобек, хочу тебе сказать в последний раз, — предприняла она еще одну попытку разогнаться. При этом она произнесла эти слова, впрочем как и все последующие, очень медленно и с расстановкой, отчеканивая каждый отдельный кусочек предложения, как надсмотрщик на галерах, отбивающий ритм молотком. — Лобек, — сказала она, стало быть, еще раз, — находясь в обществе с тобой, любой разумный человек, любая женщина может только… (паузы между отдельными словами становились все более продолжительными)… С тобою можно просто свихнуться!

(Дойдя до «свихнуться», она и в самом деле, то ли для того чтобы особо подчеркнуть общий смысл высказывания, то ли для придания большей наглядности, довольно неестественно выпучила глаза, а затем скосила их к носу, что выглядело хотя и необычно, но все же несколько искусственно.)

Я ничего на это не ответил. Девочка моя, подумал я про себя с нескрываемой нежностью и искренним снисхождением, а мне каково? Я-то ведь двадцать четыре часа в сутки нахожусь в собственном обществе! И так изо дня в день, сколько уже лет подряд. Правда, слава богу, с перерывами на сон, разной продолжительности, но далее сон, бывает, не спасает, поскольку никогда не знаешь, на что еще нарвешься… Один доктор Редлов, выступающий на первых ролях в моих ночных кошмарах, чего стоит! Как выпрыгнет, как выскочит прямо из стены со своею бандой…

Я хотел сказать что-нибудь такое утешительно-примирительное…

— Тебе обязательно нужно, чгобы последнее слово оставалось за тобой? — перебила меня Юлия.

— Нет, — великодушно сказал я, довольный, что мне удалось, как я полагал тогда, отделаться малой кровью.

Все последующие дни, однако, Юлия демонстрировала мне ледяную отчужденность. Когда мы вскоре после этого эпизода, воскресным утром, вместе (вернее, одновременно) принялись за уборку, мои коробки снова оказались для Юлии непреодолимым препятствием. Когда я, исключительно от хорошего настроения, дал ей добрый совет не биться над этими коробками впустую и не пытаться пропылесосить пол под ними, поскольку, сказал я, здравый смысл подсказывает, что пыль под них забиться в принципе не может, она отмела все мои рекомендации в сторону, назвав их циничными. Я решил как следует разобраться в этом вопросе и ушел к себе в комнату отдыха, где я сел за стол.

Долго думал я.

И надумал. Я должен написать Юлии письмо, чтобы внести, наконец, ясность в наши отношения. Много раз подступался я к этому делу: напишу несколько строк быстрым пером и тут же отвергну. Много бумаги извел я. Множество вариантов лежало передо мной на столе. И всё только начало.

Я вспомнил, как мы познакомились… Скорый поезд Лейпциг — Берлин… Кроссворд в «Вохенпост»… Река в Сибири, из трех букв… Вам подсказать?.. В памяти всплывали какие-то дурацкие мелочи. Наш первый отпуск, в палатке, под дождем, в Баабе на Балтийском море… Питались одними консервами, кровяная колбаса в банках и горчица в тюбиках. Ночь, проведенная на пляже, под тентом. Купание на заре… Вокруг вода, одна вода…

Воспоминание о воде заставило меня наконец вернуться к тому, с чего я начал, а именно к тому, что корабль нашей семейной жизни, кажется, сел на мель. Я ведь не собираюсь писать роман, а просто хочу выяснить, 1) как Юлия ко мне вообще относится и 2) готова ли она впредь проявлять сознательность в отношении моей профессиональной деятельности.

Не знаю, может быть, я все-таки выбрал неправильный тон или сформулировал всё слишком резко… Во всяком случае, когда я полтора часа спустя после того, как положил свою записку на кухонный стол, снова вернулся в кухню (чтобы, якобы, сварить себе кофе, на самом же деле в основном для того, чтобы посмотреть, дошло ли до Юлии мое скромное послание), я увидел, что Юлия на обратной стороне моего письма написала большими буквами «С удовольствием» (с тремя восклицательными знаками), далее шел, немного помельче, номер телефона, по которому я могу с ней связаться, — но только исключительно (подчеркнуто дважды) «в случае крайней необходимости».

Я взял записку со стола, перевернул ее и прочитал еще раз свой текст: «Если я тебя не устраиваю, возьми себе в мужья плюшевого зайца!»

Моей первой мыслью, после того как я снова обрел способность здраво мыслить, было позвонить Хугельману и потребовать немедленной выдачи моей супруги. Но сегодня воскресенье, и Хугельмана в конторе нет. (Могу себе представить, где он сейчас…)

К тому же выяснилось, что это не хугельмановский номер. Его номер я в свое время нашел, скорее случайно, в Юлиной записной книжке, когда обыскивал Юлину сумку — этот маленький, черный «бермудский треугольник»! — в поисках моего ключа от подвала, каковой, естественно, невозможно было найти в этом хаосе. (Тем более что он, как я выяснил впоследствии, находился, как ему и положено, в заднем кармане моих спортивных брюк.)

Тогда я взял нашу домашнюю телефонную книгу и пошел по именам. К счастью, мне не пришлось долго искать. Довольно быстро я обнаружил искомый сомнительный номер телефона рядом с именем Конни, с пометкой «дом.».

Неужели она уже давно готовилась к побегу и все эти преферансы были только прикрытием?

Неужели Конни заодно с Юлией и Хугельманом? Неужели они одна шайка-лейка? Неразлучная троица! Какими групповыми играми они там занимаются? Мне стало дурно. Я вдруг явственно услышал, как Юлия спрашивает Конни, с которой она часами болтала вечерами по телефону:

— А как у нас с партнером на завтра? Втроем все-таки лучше…

Только теперь мне открылся во всей ужасающей глубине потаенный смысл этого вопроса.

Без сил я опустился на пол, прямо тут же, в коридоре. Пятница робко подсел ко мне, и я крепко обнял его. Никого-то у нас больше нет на всем белом свете! Одни, одни-одинешеньки… Я чувствовал исходящее от него тепло… И тут холодная, трезвая мысль пронзила меня: еще не все потеряно! У меня ведь есть он, заложник!

Если я посажу Пятницу на голодный паек и буду время от времени звонить Конни с Юлией, чтобы они послушали в трубку, как он жалобно скулит, то Юлия не сможет остаться равнодушной, это должно ее заставить…

Пятница, словно прочитав мои мысли, занервничал и стал вырываться из моих объятий. Я устыдился — как может порядочный человек думать о таком! Я быстро вытер слезы — и начал обустраивать всю квартиру по-новому, сообразуясь со своими служебными надобностями. Иными словами, я (как это было описано выше) занялся расстановкой и подключением комнатных фонтанов. Началась «постюлианская» эра.

Поначалу Пятница не проявлял особого интереса к моим манипуляциям. Довольно равнодушно он следил за расстановкой. Но когда у него на глазах количество фонтанных точек все увеличивалось и увеличивалось — захватив собою и центр! — он почувствовал опасность. Шерсть у него на спине встала дыбом. (Кто посмел занять его территорию?!) Он отступил в кухню, забрался под стол и, положив голову на лапы, растерянно стал наблюдать оттуда за происходящим.