– Хорошо, – цедит он сквозь зубы. – Бывали-живали царь да царица… У царя, у царицы был один сын… Мнэ-э… Дурак, естественно…

Кот с досадой выплевывает цветок и, топорща усы, потирает лоб когтистой лапой.

– Пр-роклятый склероз, – говорит он. – Но ведь кое-что помню! «Ха-ха-ха! Будет чем полакомиться: конь – на обед, молодец – на ужин…» А дальше? – Кот делает фехтовальные движения. – Три головы долой, Иван вынимает три сердца и… и… – Плечи его поникают. Он глубоко вздыхает и поворачивает обратно к дубу. В лапах у него вдруг оказываются массивные гусли.

– Кря-кря, мои деточки, – поет он, пощипывая струны. – Кря-кря, голубяточки! Я… мнэ-э-э… Я слезой вас отпаивала… Вернее, выпаивала… – Некоторое время он марширует молча, стуча по струнам, потом немузыкально кричит: – Сладок кус недоедала! – Прислоняет гусли к дубу и чешет задней лапой за ухом. – Труд, труд и труд! – провозглашает он. – Только труд! – Он снова закладывает лапы за спину и идет в сторону от дуба, бормоча: – Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил-был портной по имени… – Тут он встает на четвереньки, выгибает спину и злобно шипит, стуча лапой по лбу. – Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… н-ну, хорошо, скажем, Полуэкт…

Голос его прерывается протяжным пронзительным скрипом и отдаленным рокочущим «Ко-о, ко-о, ко-о…». Изба вдруг начинает раскачиваться, как лодка на волнах, двор за окном сдвигается в сторону, а из-под окна вылезает и вонзается когтями в землю исполинская куриная нога – проводит в траве глубокие борозды и снова скрывается. «Ко-о, ко-о, ко-о» переходит в звук тормозящейся магнитофонной пленки и затем в пронзительный телефонный звонок.

Саша сидит на полу рядом с диваном, запутавшись в простыне, и очумело вертит головой. Телефон в прихожей звенит беспрерывно.

Саша наконец вскакивает, выбегает в прихожую и хватает трубку.

– Алло! – хриплым со сна голосом говорит он.

– Такси вызывали? – гнусаво осведомляется трубка.

– Какое такси?

– Это два-семнадцать-шестнадцать?

– Н-не знаю…

– Такси вызывали?

– Нет… Не знаю… Откуда мне знать?

В телефоне гудки отбоя. Саша вешает трубку, некоторое время с сомнением смотрит на телефон, потом возвращается в комнату и… остолбеневает на пороге.

Диван исчез.

На полу, там, где стоял диван, валяется постель. И больше ничего.

Саша оторопело смотрит, потом осторожно подходит, нагибается и ощупывает и похлопывает ладонью то место, где стоял диван.

– По-моему, я на нем спал, – говорит он вслух. – Даже приснилось что-то…

Он подходит к окну, раздвигает занавески и выглядывает. Двор залит лунным светом и пуст. Тишина, храп за стеной, в отдалении лают собаки. Саша стоит у окна, растерянно теребя бороду.

Резкий стук в наружную дверь заставляет его обернуться. Он снова выходит в прихожую, осторожно отодвигает засов.

На крыльце перед ним стоит невысокий изящный человек в светлом коротком плаще и в огромном черном берете. Узкое длинное лицо, усы стрелками, выпуклые пристальные глаза.

– Прошу прощения, Александр Иванович, – с достоинством произносит он, коснувшись берета двумя пальцами. – Я отниму у вас не больше двух минут.

– Да-да… прошу… – растерянно говорит Саша, пропуская незнакомца в прихожую.

Незнакомец делает движение пройти в комнату, но Саша поспешно заступает ему дорогу.

– Извините, – лепечет он. – Может быть, здесь… А то у меня там, знаете, беспорядок… даже сесть толком негде…

– Как негде? – Незнакомец резко поднимает брови. – А диван?

Некоторое время они молча смотрят друг другу в глаза.

– М-м-м… Что – диван? – шепотом спрашивает Саша.

Незнакомец все смотрит на него, то высоко задирая, то низко опуская брови.

– Ах вот как… – медленно произносит он наконец. – Понимаю. Жаль. Что ж, еще раз прошу прощения.

Он снова прикладывает два пальца к берету и решительно направляется прямо к дверям уборной.

– Куда вы? – бормочет Саша. – Вам не туда… Вам…

– Ах, это безразлично, – говорит незнакомец, не оборачиваясь, и скрывается за дверью.

Саша машинально зажигает ему свет. Стоит несколько секунд с обалделым видом, потом резко распахивает дверь. В уборной никого нет. Мерно покачивается фаянсовая ручка.

Саша, пятясь задом, возвращается в свою комнату.

– Стакана нет? – раздается за его спиной хриплый голос.

Саша оборачивается.

Верхом на скамье под зеркалом сидит какой-то тип в кепке, сдвинутой на правый глаз. Щетина. К нижней губе прилип окурок.

– Стакана, говорю, нет? – повторяет тип.

Саша молча трясет головой.

– Значит, с горла будем, – оживляется тип. – Ну, давай.

Саша подходит к нему и останавливается, выпятив челюсть.

– А собственно, кто вы такой? – спрашивает он. – Что вам здесь надо?

Тип обращает взор на то место, где раньше стоял диван.

– Чего мне здесь надо, того уже здесь нету, – произносит он с сожалением. – Опоздал, понял? Надо понимать, Витек перехватил. Так шефу и доложим. – Он снова обращает глаза на Сашу. – Этого, значит, не держишь, – говорит он, щелкая себя по шее. – И красного тоже нет? Жаль. Обидел ты меня, друг. – Он глубоко запускает руку в зеркало и, оживившись, извлекает оттуда водочную бутылку. Встряхивает ее, смотрит на свет. Бутылка пуста. – А кто это там приходил? – спрашивает он, ставя бутылку на стол.

– Не знаю, – отвечает Саша, следя за его действиями, как зачарованный. – В берете какой-то…

Тип понимающе кивает.

– Кристобаль Хозевич, значит. – Он снова запускает руку в зеркало. – Тоже, значит, опоздал. Во Витек дает… – Он сосредоточенно шарит в «зазеркалье» и бормочет: – Всех сделал. Шефа моего сделал, Кристобаля Хозевича – и того сделал… – Лицо его вновь озаряется, и на свет появляется еще одна бутылка, опять пустая. Тип ставит ее рядом с первой и несколько секунд любуется ими. – Это же надо – сколько старуха пьет! Как ни придешь, меньше чем две пустышки не бывает… А одеколона у тебя тоже нет? – спрашивает он без всякой надежды, вытягивая из кармана авоську.

– Нет, – говорит Саша, наблюдая, как тип деловито укладывает бутылки в авоську. – А что здесь вообще происходит? Где диван? Куда это я вообще попал? На чем я теперь спать буду, черт подери?

Тип вдруг вскакивает, сдергивает с головы кепочку и прячет руку с авоськой за спину. Лицо его принимает испуганно-почтительное выражение.

– Пардон, – говорит он кому-то, глядя поверх Сашиного плеча.

Саша оглядывается. У дверей, куда смотрит тип, никого нет.