Пока продолжается этот гомон, Саша оделся и, широко раскрыв глаза и приоткрыв рот, слушает, застегивая верхнюю пуговицу на рубашке.

Хома Брут тоже не вмешивается. Он прислонился к притолоке, достал из-за уха сигаретку, раскурил ее от указательного пальца и через дымок подмигивает Саше, ухмыляется и кивает в сторону спорящих, как бы говоря: «Во дают!»

Тут Модест Матвеевич замечает развалившуюся раскладушку. Все замолкают. В наступившей тишине Модест Матвеевич озирает по очереди всех присутствующих. Взгляд его останавливается на Саше. Саша, не дожидаясь вопросов, виновато произносит:

– Она сама развалилась… Я встал, а она – раз!..

– Почему вы здесь спите? – грозно осведомляется Модест Матвеевич.

– Это наш новый заведующий вычислительным центром, – вступается Эдик. – Привалов Александр Иванович.

– Почему вы здесь спите, Привалов? – вопрошает Модест Матвеевич. – Почему не в общежитии?

– Ему комнату не успели отремонтировать, – поспешно говорит Эдик.

– Неубедительно.

– Что же ему – на улице спать? – злобно спрашивает Корнеев.

– Вы это прекратите, – говорит Модест Матвеевич. – Есть общежитие, есть гостиница, а здесь музей. Госучреждение. Если все будут спать в музеях… Вы откуда, Привалов?

– Из Ленинграда, – мрачно отвечает Саша.

– Вот если я приеду к вам в Ленинград и пойду спать в Эрмитаж?

Саша пожимает плечами.

– Пожалуйста!

Эдик обнимает Сашу за талию.

– Модест Матвеевич, это не повторится. Сегодня он будет спать в общежитии. А что касается раскладушки… – Он щелкает пальцами. Раскладушка тут же самовосстанавливается.

– Вот это другое дело, – великодушно говорит Модест Матвеевич. – Вот всегда бы так и действовали, Почкин. Ограду бы починили… Лифт у нас некондиционный…

Корнеев берется руками за голову и стонет сквозь стиснутые зубы.

– По-моему, эти стоны со стороны товарища Корнеева являются выпадом, – визгливо и мстительно вмешивается Выбегалло.

Модест Матвеевич поворачивается к Корнееву.

– Я еще раз повторяю, Корнеев, – строго говорит он. – Немедленно верните диван.

Корнеев приходит в неописуемую ярость. Лицо его темнеет, и сейчас же заметно темнеет в комнате. Огромная туча наползает на солнце. Свирепый порыв ветра сотрясает дуб. Где-то звенят вылетевшие стекла. У стола подгибаются ножки, проседает только что восстановленная раскладушка. В тусклом зеркале вспыхивают и гаснут зловещие огни.

Выбегалло отшатывается, испуганно заслоняясь от Корнеева ладонью. Хома Брут стремительно уменьшается до размеров таракана и прячется в щель. Эдик встревоженно и предостерегающе протягивает к Корнееву руку, шепча одними губами: «Витя, Витя, успокойся…»

И только Модест Матвеевич остается неколебим. Он с достоинством перекладывает папку под другую мышку и веско произносит:

– Неубедительно, Корнеев. Вы это прекратите.

И все прекращается. Корнеев в полном отчаянии машет рукой, в воздухе конденсируется диван и плавно опускается на свое прежнее место.

Модест Матвеевич неторопливо подходит к нему, ощупывает, заглядывает в книжку и проверяет инвентарный номер. Затем объявляет:

– В таком вот аксепте. И попрошу.

Затем он поворачивается ко всем спиной и громко провозглашает:

– Товарищ Горыныч!

– Иду, батюшка, иду! – доносится из прихожей испуганный голос.

Модест Матвеевич удаляется в прихожую, и тут Выбегалло приходит в себя и устремляется за ним с криком:

– Модест Матвеевич! Вы забываете, что у меня эксперимент международного звучания! Я без этого дивана как без рук! Модель идеального человека тоже без этого дивана будет как без рук!..

Дверь за ним захлопывается. Из щели выползает Хома Брут и снова начинает увеличиваться в размерах. Еще не достигнув нормального роста, он осведомляется:

– Политурки, значит, тоже нет? Или хотя бы антифриза…

– Бр-р-рысь, пр-р-ропойца! – рычит Корнеев, и объятый ужасом Хома Брут, снова уменьшившись, ныряет в щель под дверью.

Корнеев садится на диван и, наклонивши голову, вцепляется себе в волосы костистыми пальцами.

– Дубы! – говорит он с отчаянием. – Пни стоеросовые! К черту их всех! Сегодня же ночью опять уволоку!

– Ну, Витя, – укоризненно говорит Эдик. – Ну что ты, право… Будет ученый совет, выступит Федор Симеонович, выступит Хунта…

– Хунте самому диван нужен, – глухо возражает Корнеев, терзая себя за волосы.

– Ну, знаешь! С Кристобалем Хозевичем всегда можно договориться. Это тебе не Выбегалло…

При последних словах Корнеев вдруг вскакивает, щелкает пальцами, и перед ним возникает из ничего плешивый профессор Выбегалло, вернее, фигура, чрезвычайно на Выбегаллу похожая, но с большими белыми буквами поперек груди: «Выбегалло 92/К». Корнеев со сдавленным рычанием хватает фигуру за бороденку и яростно трясет в разные стороны. Фигура тупо ухмыляется.

– Витя, опомнись! – укоризненно говорит Эдик.

Корнеев с размаху бьет фигуру кулаком под ребра, отшибает кулак и, размахивая ушибленной рукой, принимается скакать по комнате.

– Тьфу на тебя! – орет он фигуре.

Фигура послушно исчезает, а Корнеев, дуя на кулак, отходит к окну и скорбно прислоняется к оконнице.

Эдик, глядя ему в спину, качает головой.

– Слушайте, Эдик, – тихонько говорит Саша. – В чем все-таки дело? Почему из-за паршивого дивана такой шум? Он же жесткий…

– Это не диван, – отвечает Эдик. – Это такой преобразователь. Он, например, может превращать реальные вещи в сказочные. Вот, например… Ну, что бы… – Эдик озирается, берет с вешалки драный треух, бросает на диван, а сам запускает руку в спинку и что-то там проворачивает со звуком заторможенной магнитофонной пленки. – Вот видите, была обыкновенная шапка. А теперь смотрите…

Он берет шапку и нахлобучивает себе на голову.

И сейчас же исчезает.

– Шапка-невидимка, понимаете? – раздается его голос.

Он снова появляется и вешает шапку на место.

– А ты на нем, балда, спать расположился, – подает от окна голос Корнеев. – Скажи еще спасибо, что я его из-под тебя уволок, а то проснулся бы ты, сердяга, каким-нибудь мальчиком-с-пальчик в сапогах… Возись потом с тобой.

– Да, это моя вина, – сказал Эдик. – Надо мне было вам все это растолковать как следует.

Корнеев, словно что-то вспомнив, вдруг возвращается к ним.

– Так ты, значит, у нас заведующим вычислительным центром будешь? – говорит он, оглядывая оценивающе Сашу с головы до ног.