причинах, которые привели их сюда, о болеющих дочерях и сыновьях, о проблемах со сном и с сердцем. Наконец дверь приоткрылась, и я увидела женщину в черном платке. В руках она держала кочергу, раскаленную добела. Женщины впереди меня словно были тут не впервые, они спокойно ложились на ярко-красный ковер, немного украшающий пустое пространство. Периодически они приподнимали полы юбок и кофт, закрывали глаза, пока служительница опускала раскаленный кончик кочерги и прислоняла его к их лодыжкам, сначала к левой, потом к правой, к их животу, сначала слева, потом справа, к их спине, сначала слева, потом справа и, наконец, к шее. Подошла моя очередь: я легла и закрыла глаза, я не хотела видеть, как раскаленное железо прикасается к коже; удивительно, но я совсем не почувствовала боли. После произведенного ритуала женщина в черном платке вывела меня из мечети и подвела к краю обрыва, мне сказали повернуться спиной к обрыву, затем чьи-то руки разбили две стеклянные бутылки друг о друга, я слышала, как кто-то произносит суры из Корана. Стекло разлеталось на мелкие осколки, оставляя после себя звук разрушения, я чувствовала, как трясутся ноги и чьи-то руки прикасаются к моей спине. Когда я открыла глаза, мир был таким же, как и за несколько минут до этого, вибрации утихли: воздух вернулся к своей лукавой неподвижности. Женщина в черном платке заверила меня и биби, что теперь мое тело здорово, они изгнали страх, обитающий в нем, разбили его, как зеленые бутылки из-под газированной воды.

Женщина в черном платке соврала, болезнь никуда не ушла, она последовательно забирала всё, что принадлежало когда-то мне, пока через несколько лет не оставила мне в наследство боль. Если у меня что-то болело, я ничего не говорила родителям: это была моя боль, мое повествование, которое мне ни с кем не хотелось делить. Во многом благодаря болезни, они перестали спрашивать, когда я уже выйду замуж, хотя до сих пор краснели, когда их об этом спрашивали другие. Мое тело освободило меня от выполнения долга, но было несвободно от боли. Даже моя безмолвная спина в какой-то момент перестала молчать, она кричала мне историю рода, превратившись в скомканный папирус: мышцы сводило так, словно кто-то выжимал белье, — сначала трапециевидную мышцу, затем большую и малую ромбовидные мышцы, затем мышцу, поднимающую лопатку, — это была ни с чем не сравнимая боль. Может быть, это была боль всех женщин моей семьи? Матери отца моего отца, которую от ревности поколачивал муж, матери моего отца, которую от ревности поколачивал муж, моей матери, которую от ревности поколачивал муж? Сколько боли скрывали синяки под их платками? Иногда боль не позволяла мне встать, я лежала в кровати, вымаливая неизвестно у кого прекращение этой боли.

Из-за неправильной работы мышц тело искривилось, корпус сдвинулся вправо, как изогнутое дерево, правая рука висела, словно обесточенный провод, мне было трудно дышать. После операции стало лучше, но боль не ушла насовсем, периодически она возвращается, напоминая мне, кто из нас управляет этим телом на самом деле.

IX. Ноги

Я редко видела ноги матери, обычно они были надежно скрыты под тканью, под длинными юбками и платьями, ноги не следовало демонстрировать, и я знала это еще со школы. Главным критерием в выборе платья или юбки была ее длина; каждый раз, когда мы покупали новую одежду, ее следовало показать отцу — получить его разрешение. Чем старше я становилась, тем сильнее росла пропасть между мной и русскими одноклассницами, я мечтательно засматривалась на их короткие шорты, мини-юбки, платья-мини — я знала, что не могу носить такую одежду. И даже сейчас, будучи взрослой, я испытываю дискомфорт, если полы юбки, шорт или платья оказываются выше колена.

Ноги женщин, которые меня окружали, не предназначались для демонстрации, им следовало быть надежно скрытыми от посторонних глаз, медленно перемещаться по дому, я никогда не видела их бегущими или плывущими, мои двоюродные сестры, которые жили на берегу моря, никогда не плавали. Никто из них никогда не плавал, даже в самые жаркие дни, они молча сидели на берегу в длинных юбках или летних брюках. Мы с сестрой, выросшие далеко от моря, торопливо снимали футболки и юбки и тут же бросались в воду, ныряли с головой, радостно плескались, наслаждаясь прохладой воды и яркими бликами солнца, пока двоюродные сестры молча наблюдали за нами с берега.

Выбор купальника всегда занимал несколько часов, поскольку следовало соблюдать правила. Низ должен был прикрывать всю зону бикини и бедра, поэтому мама зачастую выбирала шорты, а не обычные трусы. Декольте было строго запрещено, купальник должен был быть слитным, с высоким горлом, закрытой грудью и спиной. Бикини даже не рассматривались, мама стремилась пройти мимо них как можно быстрее, торопя нас с сестрой. Мы, к слову, всё же успевали потрогать загадочные маленькие бюстгальтеры и трусики разных форм и цветов, сшитые из лайкры и полиэстера.

На пляже встречались и женщины в роскошных бикини: они не только возбуждали, но и были предметом зависти. Они шли по горячему песку спокойно, словно он не обжигал стопы, гордо смотрели на окружающих, уверенные в своей красоте. Я была рада, что в мире существуют такие женщины, гордые, красивые, не стесняющиеся своих тел, осознающие, что тело подобно песку и совсем скоро их упругие мышцы потеряют свою силу, а потому стоит насладиться молодостью. Мои родственницы, правда, были со мной не согласны, слышался недовольный гул, перекатывающиеся слоги слова tərbiyəsiz[39]. Сначала я пыталась спорить с ними и искренне интересовалась, почему их так возмущают женские тела в открытом купальнике, разве купальник делает женщину развратной или недостойной уважения? Но вскоре перестала, я поняла, что для них недовольный шепот был формой общения, легальной формой солидарности друг с другом; осуждая чужие, они успокаивали свои вечно закрытые, закомплексованные, покрытые тканью тела. Нелегко было признать, что они так и не смогли единолично владеть собственными телами, так и не смогли перестать быть объектами чужих желаний, социального давления и мужской власти. Да, конечно, среди них были те, кто добровольно покрыл свое тело, повинуясь собственным убеждениям и религии. Но большая часть смотрела на красивые бикини и сверкающие платья с грустью — они не могли надеть их, потому что теперь принадлежали мужьям, воля которых равнялась воле Аллаха. С другой стороны, думала я, а кто сказал, что тело в купальнике не равноценно телу в длинном платье? В какой момент люди решили, что оголенное женское тело