Вошедшие в квартиру носильщики были крайне изумлены цветом лица хозяина.

– Что это? – Руки Алексея Петровича тряслись мелкой дрожью, а на верхней губе выступил пот.

– Это наш новый платяной шкаф. – Настасья Петровна улыбнулась, и от ее улыбки Алексею Петровичу стало гадко.

– Но у нас же совсем нет денег, – проблеял он.

– Теперь их действительно нет, – еще гаже улыбнулась Настасья Петровна.

– Кк...кккак же? – только и смог спросить супруг.

А вот так! – Настасья Петровна протянула ему платок. – Ты же экономный, наверняка что-нибудь придумаешь. Да, а носками по паркету не цокай. Новые будут не скоро.

– За что? – издал предсмертный хрип супруг.

– За сырки, – было ему ответом.

Алексей Петрович отправился прямо на небеса, и лазурные райские голуби еще долго гадили ему на плешь.

Так ценой собственной жизни Алексей Петрович понял, что расплачиваться приходится не только по кредитам, но и за бытовое рвение. А еще он понял, что женщин нервировать нельзя. Потому что на каждое «А ты хорошо подумала?» у нас непременно найдется свой бюстик Бисмарка. А Бисмарки – они, как известно, в цене не падают.

Впрочем, это уже отдельная история.

У маленького человека день маленький. Случится горе – пиши пропало, и на закате края нет.

Утром ушел оболганный до невозможности. Шапка – будто солдатская, а только на ней кисточка и резинка под подбородок. Штаны «совсем как у летчика», но почему-то красные и с полоской. Ботинки? Ботинки – чистый милиционер… Но где вы видели милиционера с оранжевыми шнурками?

Несправедливость, пусть и зажеванная варежкой, все равно несправедливость, но кто же это поймет? Кот? Кот не поймет. У него тоже несправедливость: во-первых, нет одеялка, во-вторых, на кухню не пускают, а в-третьих, когда наливают пить, то всегда без трубочки.

Положил трубочку и пошел: ну пусть хоть кому-то.

Улица мокрая, веселая и со светофором. И было бы совсем хорошо, если бы не шапка и машины. На улице сразу понятно, что шапка не солдатская, и что резинка сваливается, и что про кисточку на макушке все наврали.

А машины еще хуже шапки. Синие машины, красные машины и самые замечательные желтые машины – никто не дает, как ни проси. А лопатка? Да что лопатка… Это ведь только у совсем маленьких лопатки, с ними и мамы вон гуляют, и про шапки они ничего не знают, и вообще… Нет, машина – это другое. С машиной ты человек. И доехать можно хоть куда: хоть до качелей, хоть до горки. А можно и вовсе домой вернуться, ну если, конечно, через лестницу перетащат, и еще на лифт, и еще даже еще…

Не дают.

Объясняют громко: «Мое – не бери». «Врут, конечно. Врут-врут. Тут все не ихнее, у меня даже фотоаппарат есть иногда, а в нем, если кнопочку нажать, солнце получится, а еще есть телефон. Конечно же, солнце и телефон лучше желтой машинки… Только вот до горки на них нельзя. Нет, не буду просить…»

К полудню маленький человек сломлен. В крохотном мужском тельце зреет зернышко первой женской злобы, а оттого трубочку назад, и в кота сапогом, и нечего тут тереться, тоже мне, животное какое! Фотоаппарат, телефон и еще косметичку немедленно! Нужно знать, что в этом дурацком мире еще есть хоть что-то твое. «Как это «не мое»? И тут не мое???» Тонкое, как мыльный пузырь, молчание лопается и истекает водой. И на летчицких штанах вода, и на курточке, и на ботинках, и на всем-всем-всем: во-первых, горько, во-вторых, весна, в-третьих, я от вас ухожу, дайте пистилет.

В маленьком мире не делятся машинами, а горем все-таки делятся иногда. Но если это очень серьезное горе, а то смешно получится.

Было не смешно.

Без машины всегда не смешно, а особенно без желтой.

«Не дают. Просил. Не дают. Ну что же нам теперь делать?»

Не знает. Так и засыпает, сосредоточенный, задумчивый, мишка в углу, книжка под подушкой.

Закрываю комнату, иду колдовать.

Колдовство – очень тонкая штука: чтобы суметь, нужно выключить все, кроме сердца.

С деньгами не очень. Выключаю.

По первому требованию нельзя. Выключаю.

А в следующий раз он попросит… Выключаю.

Выключаю-выключаю-выключаю и останавливаюсь только тогда, когда не остается ничего, кроме пульса. В этом ритме – жизнь, и если сумеешь остаться с ним наедине, можно породить все, что угодно.

И чудо появляется.

В синем целлофановом пакете к нам едет желтое на колесах. Оно, конечно, хуже, чем фотоаппарат, и совсем несравнимо с косметичкой, но пузырь надувается заново, и первое время кажется, что он еще долго не лопнет… Мне хватает первого времени, от магии нельзя ждать многого – потеряешь дар.

Целый вечер, и даже кусочек ночи, и еще восемь минут радуется маленький человек. Шапка – солдатская, штаны, как у летчика, ботинки милицейские, трубочку – котам. Перёд самым сном волнуется, как бы чего не вышло, и вообще неправильно – все спят, а ее же куда же?.. Наконец чудо рядом. Завтра оно может быть мокрым, грязным и даже сломанным, но уж сегодня все по справедливости, а оттого дайте красное одеяло, ну где это красное одеяло, ну давай же, давай, не голой же ей спать…

Пользуйтесь презервативами, господа! Пока вы разыскиваете сабо на пробке, майку-тельняшку и шорты выше колен, я мечусь по магазинам в поисках чудесных одежд. Не знаете, что такое «чудесные одежды»? Что может быть проще! Если после двухчасовых ныряний по лужам ваши шмотки остаются сухими, вы или селезень-дристун из городского зоопарка, или счастливый обладатель уникального прикида.

К сожалению, младенец Ф. артефактом не владеет. Должно быть, поэтому, впуская его в дом после прогулки, я постоянно впадаю в ступор: «Сушить? Стирать? Выдрать? Забить на это дело и списать на закаливание?» Сами понимаете, есть над чем подумать.

Как он это делает? Не знаю. Не важно. Гораздо интереснее другое. Как так получилось, что ребенок остался без водонепроницаемой одежды? – вот вопрос, который терзает меня последнюю неделю. И этот вопрос не праздный. Объясняю.

В отличие от других младенцев, располагающих разве что папой, мамой и каким-нибудь недобитым дедуськой, у малыша Фасолия имеются пять (пять, five, 2 + 3!!!) бабок. И речь идет не о бабушках-халявщицах («На те вафельку, а сабельку подарим к свадьбе»). Вовсе нет! Все мои «старушки» совершают подношения с периодичностью два раза в неделю, а кое-кто хотел бы и почаще. Вот только нужных вещей у нас от этого не прибавляется, увы.

По справедливости нужно начать с себя. Вопрос «Куда смотрит мать?» в нашей семье давным-давно стал риторическим. Мать смотрит в прекрасное будущее. Да, будущее младенца Ф. просто обязано быть прекрасным: иначе куда он наденет свой светлый вельветовый пиджак, белые кеды и солнечные очки? Разве что на кошачьи похороны… Каждый раз, заходя в магазин с целью купить «что-нибудь практичное», я возвращаюсь оттуда с немыслимым льняным свитером «к празднику» и к вечеру весьма тоскую от убытков. Кстати, бабкам приобретенное лучше не показывать – я увижу пять пар губ куриной гузкой, а дальше в зависимости от степени родства: от «Ну, наверное, он когда-нибудь это поносит» до «Чокнулась совсем, ты бы ему еще галстук купила». Но со мной вопрос решенный: если бы кто-нибудь продавал справки «Опасно! Мать – дура и растратчица», я бы приобрела два экземпляра и заламинировала каждый.