А Каттер Лорд родился богатым. Все доставалось ему легко.

Зато теперь, когда Хосе стал всемогущ, нет человека, которому удалось бы безнаказанно пойти против него.

— Ты и есть принцесса, моя дорогая, — зашептал Хосе, стараясь ничем не выдать свои кровожадные мысли. — Случись что-нибудь с тобой, я бы не вынес.

Хосе Эрнандо был мужчиной среднего роста, с плотной грудью и широкими плечами. Смуглое его лицо с широким индейским носом и темно-оливковыми глазами отличалось жестокостью, присущей испанским конкистадорам.

— Не обижай их, папа, — взмолилась дочь, почуяв за его натянутой улыбкой недобрые намерения. — Они стали моими друзьями.

— Ну что ты, драгоценная моя, я и не собираюсь, — солгал он сладчайшим голосом, хотя его пожирала жажда мести.

Для человека типа Эрнандо ложь не была прегрешением. Он чувствовал бы за собой куда большую вину, если бы не смог постоять за свою честь. Он горел от злости и желания расквитаться с тем, кто приказал похитить Изабеллу. Стоило ему подумать, что могло бы случиться с его драгоценной доченькой, как в нем поднималась волна гнева, душившая его так, что он терял способность дышать. Да люди будут презирать его, если он не найдет способа перехитрить хвастливого ублюдка, который, похитив дочь Эрнандо, сделал его всеобщим посмешищем!

Никому еще не удавалось оставить Хосе Эрнандо в дураках. Никому. Унаследованная от далеких предков мстительная кровь запульсировала в жилах Хосе Эрнандо.

Каттер Лорд должен умереть. А также его семья — женщина и ее сын.

Хосе Эрнандо давно не убивал. Но Лорд Каттер — дело его чести.

Сердце его бешено заколотилось. Он убьет его собственными руками. Но сначала — женщину и мальчишку. Заставит Каттера Лорда на коленях молить сжалиться над ними. Пусть поползает! А затем он убьет его.

Чейенн, стоя у широкого окна, недовольно смотрела на залив. В ее воспоминаниях остров был куда красивее. Сейчас ей хотелось бы видеть перед собой не эти дюны в зеленой дымке растительности, разбавленной розовыми и желтыми дикими цветочками, а что-нибудь иное. Все что угодно, лишь бы не эти белые пляжи и синий залив.

Остров будил мучительные воспоминания. Если Каттер хочет предать прошлое забвению, зачем он привез ее сюда?

И не только этим огорчал ее Каттер. Всю неделю, что прошла после возвращения Джереми, он жил буквально на нервах. А с той ночи три дня назад, когда Джереми посетил кошмар, Каттер по ночам с пистолетом в руках сам стал обходить хьюстонский особняк.

Если опасность миновала, то чего он страшится? Почему настоял на том, чтобы они уехали на этот отдаленный остров втайне ото всех, кроме самых близких ему людей?

Чейенн намеревалась возвратиться в Уэст-Вилл поухаживать за больной матерью, но Каттер потребовал, чтобы она отправилась на остров, там спокойнее.

Спокойнее?

Он отказался объяснить, что подразумевает под этим словом. Много лет Мартин вот так же не желал ничего говорить о незримых опасностях, витавших в воздухе.

Ей такие отношения не по душе. Она даже поссорилась с Каттером. Но это ничего не дало.

Связавшись по телефону с сиделкой Айвори Роуз и узнав от нее, что больная по-прежнему находится в коматозном состоянии, Каттер утвердился в своем мнении, что сидение у постели матери в ожидании ее смерти ничего не поправит. И срочно вывез Чейенн и Джереми на остров, заявив, что для него сейчас главное — жениться на ней.

— Но мы же можем пожениться и в Уэст-Вилле, — настаивала она.

— Мы едем на остров Лорд. И чем скорее, тем лучше.

Всего лишь вчера вечером, еще в Хьюстоне, Чейенн, занимаясь приготовлением одного из своих обычных пряных яств, потеряла терпение и заявила, что никогда не простит Каттеру, если он увезет ее на остров, а не в Уэст-Вилл.

— Я все же рискну, — парировал он.

Вокруг ее головы яростно бушевал пар, поднимавшийся из кипевшей кастрюли.

— Что это за брак без доверия! — возмутилась она.

— Тогда доверься мне.

— Или без компромиссов! — добавила Чейенн с такой силой мешая в посудине, что выплеснувшаяся из нее жидкость залила огонь.

— Тогда пойди на компромисс, — возразил он, приворачивая пламя на газовой плите.

— Не дотрагивайся до плиты! — воскликнула она, ударяя его деревянной ложкой по руке.

— Но твои бобы едва не сгорели.

Он был прав, и это совсем взбесило Чейенн.

— Ты всегда добиваешься своего? — Она чувствовала, что вот-вот потеряет контроль над собой.

— Нет, только в тех случаях, когда это очень важно или я уверен в своей правоте.

— А уверен ты всегда.

— Не подлить ли воды в бобы? — попытался он отвлечь ее внимание от больной темы.

— Никогда не подливай воды в бобы! — прорычала она. — Как ты можешь быть таким бесчувственным?! Моя мать умирает.

Каттер положил ей на плечо руку, теплую, успокаивающую, но она в сердцах сбросила ее.

Он нахмурился.

— Постарайся утешиться мыслью, что твоя мать даже не узнает, сидела ты около нее или нет.

— Откуда тебе это известно? Ну допустим, она не узнает, но я-то до конца жизни буду знать, что своими руками закрыла ей глаза. — У нее навернулись слезы.

— Мне очень жаль, Чейенн, — мягко произнес Каттер. — Но ничего не поделаешь. Нам придется уехать на остров.

Она горестно вздохнула. В горле у нее стоял комок. Она вот-вот разрыдается, а всему виной — Каттер. Чейенн надулась.

И продолжала дуться на протяжении всего изысканного обеда, который она подала в элегантной столовой Мартина, под хрустальными канделябрами, а затем — весь остаток вечера в библиотеке, где они разбирали счета Мартина.

Каттер похвалил ее кухню, посоветовал написать еще одну поваренную книгу, хотя добавил, что в повседневном меню он предпочел бы менее жирную пищу.

— Я буду варить то, что мне нравится, — огрызнулась Чейенн.

— При этом твоя мама говорит, что я умею настоять на своем, — пошутил Каттер, обращаясь к Джереми. — Как бы мы все трое не растолстели на таком питании, как голуби. Предупреждаю тебя, Чейенн, толстые женщины не в моем вкусе.

Он передал Чейенн тарелку с лепешками, но она ледяным голосом отказалась.

Он поднял глаза и улыбнулся. Она же в упор смотрела на него с угрюмым, холодным выражением лица.

Словно не видя хмурого лица Чейенн, Каттер улыбнулся еще шире, но Чейенн притворилась, что не замечает его усилий, и к концу обеда сумела-таки испортить настроение и ему, и Джереми.

Больше всего ее настораживало то, что Каттер явно не считал ее дурочкой и не был человеком бесчувственным. Напротив, в его глазах непрестанно светились доброта и сочувствие.