– У него давно уже ничего такого не получается, – отмахиваюсь. – Сам знаешь. Я просто... Матвей... – Щипаю его.

Он вздыхает громче, идет к холодильнику, открывает его. Скептически хмурится.

– Я просто хотела спросить много ли у тебя девушек было до меня? – стараюсь говорить легко и непринужденно. Словно это совершенно неважно.

– А что? – достает оттуда палку колбасы, вертит в руке. Морщится и убирает обратно.

– Да так.

– Говори.

– Может, просто поревновать тебя захотела? – кокетничаю.

– Что–то было не так? – продолжает рубить.

– Мы никогда не говорили об этом. Ладно, забудь. Я и сейчас не хотела начинать. Взбрело в голову, не обращай внимания.

– Всё, что было, — осталось в прошлом, – говорит уклончиво.

И я поджимаю губы. Значит, было. Потом головой встряхиваю. Мы не будем из–за этого ссориться! Это было бы максимально глупо.

– Почему тебя это вдруг стало волновать, Юль? Я, может, не догоняю. Но я открыт. К информации, – ухмыляется.

– Информации? Хм, – тяну я.

Он вновь подходит, склоняется, начинает шею целовать, и я запрокидываю голову, обнимая его и поглаживая.

– Я вчера писала картину. Натюрморт. Два яблока и кувшин, – перевожу тему.

– Покажешь? – наконец–то с улыбкой! Фух.

– Конечно... если прекратишь меня... сбивать.

Он продолжает целовать. Добирается до ключиц, пробует развязывать полотенце, но я прошу не делать. Тогда возвращается к шее. Доходит до губ. Чмокает.

Потом мы идем за телефонами и заваливаемся на диван. Я быстро отвечаю маме, что провожу время с Матвеем и тот привезет меня поздно. Потом показываю Дому фото с обалденным натюрмортом.

– Нифига себе! – рассматривает он. – Я бы в рамочку повесил. И купил.

Я смеюсь и толкаю его в грудь.

– Ладно, это не совсем мой. Вернее, совсем не мой. Любашин. Вот мой.

Листаю фото. Матвей вымученно серьезнеет, вглядываясь в экран, начинает кивать, а меня разрывает от смеха! Я хохочу и обнимаю его. Целую в щеку.

– Ты не обязан!

– Мне нравится, – говорит он упорно.

Я же не могу перестать смеяться! На самом деле получилось вполне славно, но не после Любашиной работы, разумеется. Манера Матвея меня хвалить и боготворить за всё как теплое пуховое одеяло.

– Я бы в рамку повесил именно твою, – говорит Дом. – Честное слово. У Любы красиво, конечно, но как–то банально. Так любой художник нарисует. А у тебя с душой.

Хихикаю. Забираюсь к нему на колени, обнимаю и целую в губы. Заслужил.

– Это ж надо так втрескаться, Матвей Андреевич Адомайтис, – шепчу я, прогибаясь в спине. – Тебе чувства глаза застилают. Ничего не видишь перед собой.

– Я и так знаю всё, что мне нужно. – Шлепает меня по заднице, готовый закончить пустые разговоры.

А я... Я хочу поговорить с ним о Любе и ее мужчине Олеге. О том, что тот мне не понравился совершенно. И что мне кажется, что Любе не стоит с ним встречаться, но я совершенно не представляю, с чего начать! Мне хочется обо всем, что тогда обсуждали, рассказать Матвею в подробностях.

Останавливает страх – вдруг мы поссоримся после этого снова? Что если он начнет ревновать и беситься? Поэтому тяну время. И мы просто целуемся.

Возможно, стоит начать этот разговор, когда мы сядем в машину...

Матвей отстраняется, заглядывает в глаза и спрашивает:

– Что тебя беспокоит?

Мы едем по мосту, я смотрю на огни и чувствую восторг. Происходящее не ново, мы часто катаемся ночами с тех пор, как Матвей получил права, но момент настолько прекрасен, что восхищает абсолютно всё!

На часах почти два. Ночь непроглядная. Родители думают... или, скорее, делают вид, что думают, будто мы в кино. Спать не хочется. Матвей поглаживает мою ногу, водит пальцами узоры. Внутри не прекращающийся трепет и жгучее счастье.

– Не устала? – кричит Матвей, сделав чуть тише музыку.

– Не хочу домой, если ты об этом. И держись подальше от моего района. Папа не должен случайно увидеть из окна твою машину!

Смеется. Глухо, низко.

– Трусиха.

– Не обязательно провоцировать каждую минуту! Пусть спит спокойно.

Мы сами виноваты.

Отец сильно переживает каждый раз, когда я езжу с Матвеем, хотя тот отлично водит, да и «Мурано» безопасная машина. А дело вот в чем. Прошлым летом мы с друзьями гоняли на озера отдыхать, я показывала родителям фотографии, и... спалилась! Забыла удалить из общей папки фото, где видно спидометр. Мы разогнались до двухсот десяти.

Как и сегодня орала музыка, мы летели по трассе, было так круто! Я фотографировала вид из окна, Матвея в красной майке, который казался мне самым привлекательным парнем на планете. Любу с Никой, пританцовывающих на заднем сиденье.

Я даже внимания не обратила, что стрелочка тоже попала в один из кадров. Кто вообще туда смотреть будет, когда на руле лежит рука Дома? Длинные ровные пальцы, плетеный браслет на запястье, который я ему подарила, и который он потом утопил в озере Белё. Отец же рассмотрел всё до последней цифры. Идеальные руки Матвея его мало волновали. Боже, как он орал! Я поклялась от страха, что в жизни не сяду с Матвеем в машину. Ну не сдержала, конечно, слово.

Матвей делает музыку еще тише. В ушах гудит, он говорит в полголоса:

– Раз уж мы всё равно накосячили, может, у меня сегодня остаешься? Придумаем что–нибудь. Я возьму вину на себя.

Поглаживаю его бедро и сомневаюсь. Не хочется лишний раз провоцировать родных. Но спать в обнимку с Домом — это слишком заманчивая перспектива.

– Ты всегда берешь вину на себя.

– Ты же трусиха, – говорит со смешком. Лениво улыбается. Ногу мою сжимает.

Если я останусь, у нас будет секс. Это без вариантов. Просто спать рядом в пустой квартире он не будет. Я прикусываю губу и думаю об этом. Трепет усиливается.

Мелодия звонка грубо и бесцеремонно отвлекает от аморальных мыслей. Я вижу на мониторе надпись «Захар» и моментально раздражаюсь. Фыркаю. Хочу, чтобы он исчез! Нам с Домом некогда, мы заняты! Я просто обязана перевыполнить план по аморальности, иначе взорвусь!

Матвей принимает вызов.

– Дом, ты где? – выпаливает из динамиков знакомый голос, сулящий по большей части неприятности.

– Мы с Юлей катаемся по городу и ты на громкой связи, – отвечает Матвей.

– Привет, – говорю я.

– А. Привет, Юль! Дом, подъедешь к «Лету»? Поговорить надо.