Пластик вреден, сказала она, накручивая лапшу на одноразовую вилку, прилагавшуюся к дошираку, а особенно вреден пластик, который подвергся воздействию высокой температуры, добавила голосом своего диетолога.

Откуда ты знаешь, спросил он.

Она пожала плечами, м-м-м, объедение, я всегда подозревала, что это вкусно.

Откинувшись на спинку стула, он смотрел на нее, гадая, правда ли ей стало лучше и она выглядит здоровее, чем вчера, если хоть какие-то однокоренные к слову здоровье вообще можно было к ней применить, или он просто привык, пригляделся к ней, а на самом деле она прежняя, а может быть, даже хуже, ведь он не дает ей лекарства. Но ее голос окреп, сомнений быть не могло, и теперь, чтобы расслышать, что она говорит, ему не нужно было придвигаться к ней близко, силясь различить слова в ее шелестящем шепоте.

Расскажи о себе, попросил он, подумав, что она ни разу не спросила, где ее родители и что с ней будет дальше.

Ты разве не читаешь газет, там обо мне все написано.

Неужели там написано все, засмеялся он, неужели больше ничего нет.

А что может быть еще, не поняла она, спектакли, фильмы, роли, гастроли, что еще.

Но теперь нет ни ролей, ни гастролей, он тут же пожалел, что сказал ей это, не стоило говорить.

Нет ни ролей, ни гастролей, эхом отозвалась она, и ее лицо осталось спокойным, ни гастролей, ни ролей.

Он взял ложки и вилки, принявшись жонглировать, и она засмеялась, так что ее плечи мелко-мелко затряслись, а из груди донесся страшный сип, словно там у нее была дырка, как в рваном мяче, из которой выходил воздух.

А что ты делала в свободное время, что ты любила, чем занималась.

Она подняла на него бесцветные глаза, без ресниц казавшиеся рыбьими, пытаясь понять, о чем он.

Книги, путешествия, хобби, перечислял он, но она смотрела на него так, будто он был прозрачный и просматривался насквозь, наряды, мужчины, секс, музыка, наркотики, хоть чем-то ты должна была заниматься между съемками.

Ты, наверное, шутишь, засмеялась она, и ее смех впервые был похож на смех, а не на плач, какие наркотики и мужчины, я все время работала, репетировала, заучивала тексты для пресс-конференций, мне их писала мама, я ведь не знала, что нужно говорить, занималась с учителями, ну, знаешь, осанка, походка, танцы, сценическая речь, упражнения для артикуляции, и она, приложив кулак ко рту, протрубила подъем.

Упражнения для артикуляции, удивился он.

Да, и скороговорки, бык тупогуб тупогубенький бычок, у быка бела губа была тупа, сможешь повторить.

Пожалуй, нет, не смогу, сдался он.

По второму каналу показывали фильм с ней в главной роли, не потому, что ее похитили, просто так совпало, и когда он хотел было переключить, она попросила оставить, накрыв его руку своей костлявой ладонью, казавшейся детской на его большой, пухлой лапе. Сели на диване, положив вытянутые ноги на журнальный столик, заваленный старыми газетами и книжками, как семейная пара на десятом году жизни, усмехнувшись, подумал он. Это была костюмированная драма, россия восемнадцатого века, пышные платья, высокие прически, екатерина великая на троне, масонские ложи, позолоченные кареты, салонные страсти и опрятные, улыбчивые крестьяне, пятьсот рублей за съемочный день плюс горячее питание. Она играла младшую дочь графа, давно обрусевшего немца-вдовца, влюбленную в жениха старшей сестры, красавца с пышными бакенбардами, похожего на багратиона, возможно, случайно, а может, по замыслу режиссера, но обещанную другому, далеко не молодому герою войны с пруссией, который выстрелил в фридриха второго, спасшегося благодаря табакерке, носимой в нагрудном кармане, что, кстати, было историческим фактом, довольно-таки вольно вплетенным сценаристом в сюжет. Не очень понимая, в чем, собственно, проблема, почему бы героям не быть вместе, если уж так приспичило, вечно эти киношники нагнетают страсти на пустом месте ради создания драматической ситуации, он почти не следил за происходящим и только ждал, когда же в кадре появится она, в припудренном парике, с перетянутой талией и в пышной юбке, из-под которой, на общих планах, иногда показывалась кокетливо отставленная ножка в изящной туфле.

Я знаю, чем пахнет смерть, она пахнет порохом, кровью и туманом, пробормотала она в тот самый момент, когда он, глядя, как ее героиня идет по полю, усеянному трупами, которые были завернуты в туман, словно в саван, подумал, отчего бы костюмерам, хотя бы для толики правдоподобности, не измазать было ее белоснежное платье грязью.

Ты так говоришь, как будто все это не на экране, а на самом деле.

На самом деле.

О господи, малышка, в это даже зрители, рыдающие над твоей несчастной любовью, не верят, все знают, что когда ты шла по полю, перед тобой на рельсах ехал оператор, толстый, плешивый дядька с большим животом, а туман в поле сделали пиротехники с помощью дымовых шашек и наверняка орали матом, потому что дым рассеивался, а режиссерская группа все никак не могла разложить массовку, изображающую покойников, если, конечно, их не нарисовали потом на студии компьютерной графики.

Это и есть моя жизнь, развела она руками, а другой у меня нет.

Вместо рекламы прервались на новостной выпуск, похищение знаменитой актрисы, умирающей от рака, следствие прорабатывает несколько версий, в числе которых сумасшедший одиночка, фанат молодой звезды, болезненно влюбленный в нее, родители снова обращаются к похитителю или похитителям, умоляя вернуть им дочь.

Мама прекрасно выглядит, похорошела, ей нравится выступать перед камерами, к тому же у нее новая прическа.

Ты соскучилась по родителям, спросил он, боясь взглянуть на нее.

Она покачала головой, нет, не соскучилась, мне хорошо без них, я чувствую себя кем-то, не знаю пока кем, как будто меня держали в темной коробке, а сейчас выпустили.

Он хмыкнул, не найдя, что ответить, потом все же решился спросить, они тебя обижали, что ли.

Нет, они меня очень, очень любили, а можно я возьму взбитых сливок.

Я боюсь, что тебе опять будет плохо, а я не смогу вызвать врача.

Да-да, знаю, ты ведь мой сумасшедший фанат, а я и не догадалась, у тебя ведь ни одного постера со мной, даже странно, так можно сливок или нет.

Ладно, сделай и мне заодно, только заруби себе на носу, я не фанат и не сумасшедший одиночка, разозлился он, вот еще что придумала, и вообще ты и раньше-то была не в моем вкусе, а теперь тем более, к тому же, детка, годишься мне в дочери.

Да ладно, остынь, я привыкла, равнодушно пожала она плечами, меня несколько раз пытались похитить, ты не первый, только если ты в меня влюблен, знай, что ты мне совсем не нравишься, ты все время щиплешь свою грудь, словно проверяешь, не выросла ли та.

Она уже собралась на кухню за сливками, как вдруг обмякла, словно жизнь вдруг ушла из нее, а кости стали мягкими, перестав держать тело, и он, взяв ее на руки и вновь почувствовав, как прострелило в промежности, уложил ее спать. Спокойной ночи, малышка, твои сливки никуда от тебя не убегут.