словно нет. Пусть это состояние амебы, но для меня, ежедневно предающейся моральному самобичеванию, это отдушина. Покой — то, чего не доставало мне долгие годы, — я нашла в Колдфилде, и хотя бы ради него здесь стоило оказаться. Но мне стоит быть настороже — ведь покой этот временный, и рано или поздно будет нарушен.

Прости за эту долгую преамбулу — мне нужно было с кем-то поделиться. Удивительно, как сблизила нас разлука: прежде мне бы и в голову не пришло говорить тебе такие вещи. А ты вряд ли бы рассказала про Даниэля — признаться, я даже была обескуражена твоей откровенностью. Какое облегчение, что ты не приняла предложение мистера Хамфри! Теперь ты вольна следовать выбору твоего сердца. И я от всей души желаю тебе счастья (говорю без сарказма, честно-честно).

Еще немного о моих делах. Только чур, о том, что я тут пишу, молчок — родителям незачем знать все подробности, а то еще накрутят себя. Я это к тому, что даже не вздумай проболтаться им, что я заболела. Да, я заболела. Этого и следовало ожидать: я не раз писала тебе, что обогрев здесь стал моей главной заботой. Я, как старушка, полюбила класть ноги на каминную решетку, и почти до кончика носа укутываться в плед. Как видишь, мне это не помогло.

Сейчас прошло уже полторы (а может, и все две) недели, и я иду на поправку. Могу принять сидячее положение и писать тебе письмо (но утомляюсь быстро, это третий заход). Конечно, нашелся доброволец написать это письмо под мою диктовку — Ката Хоупфул, несносная гувернантка — но я скорее выпью склянку чернил, чем доверю свои мысли этой сторожевой псине. Да, получилось грубовато, но зачеркивать не буду: она заслужила. Две недели житья мне не давала и по-прежнему продолжает изводить, сколько бы я ни пыталась выставить ее за дверь своей комнаты. Сложно в двух словах описать, чем именно она мне так опостылела, но я попробую.

Для начала расскажу немного о ее характере. В отличие от моей смурной горничной Кларенс, из которой лишнего слова не вытянешь, Ката разговорчива. Что бы она ни делала, если она видит, что я не сплю, то считает своим долгом что-то мне говорить, что-то утешительно-участливое. На месте ей не сидится: то вскочит одеяло подоткнет, то начнет протирать мне лицо влажной тряпкой, и при этом болтает без умолку. Она льстива, как сам дьявол, смотрит тебе в рот и чуть ли соломкой не стелется, а еще все время улыбается, как будто ей мешок золотых пообещали. Я удивляюсь, как ей еще рот судорогой не свело. Но поверь, в ее взгляде читается вовсе не подобострастное восхищение, как можно было предположить, исходя из поведения. Не хочу сказать, что в нем ненависть, но антипатия точно. А моя позиция в отношении лицемеров и подлиз тебе известна: в ад они должны попасть в первую очередь. Потому что когда человеком движут лишь трусость и расчет, это уже не человек, а пресмыкающаяся тварь. Я снова груба, но снова утешу себя тем, что и это она заслужила. Она честно старалась быть хорошей, очень-очень хорошей, Хорошей с большой буквы «Х», но провести меня ей не удалось. Помнишь миссис Хаббл? Та просто излучала дружелюбие и бескорыстие и готова была помочь всем и каждому, не важно, просили ее об этом или нет, а в округе ее все равно терпеть не могли. Даже мама как-то сказала, что такие люди, придя в гости, ведут себя как лучшие друзья, а хозяева потом столового серебра досчитаться не могут. Вот и Ката из той же породы. Добавь еще ее слепую влюбленность в Колдблада (так и слышу, как ты фыркаешь!) — и получи на выходе совершенно неудобоваримый продукт.

И представь, что такой человек окружил меня своей навязчивой заботой и опекой в течение двух недель! Меня! Человека, который дорожит своим одиночеством, которого откровенно утомляют окружающие люди, которому личное пространство, возможность подумать и отдохнуть нужны как воздух! Ох, что за мучением стали эти две недели! Возможно, если бы не она, я бы оправилась гораздо раньше. Мне приходилось постоянно придумывать Кате бессмысленные поручения, чтобы вырвать для себя хотя бы мгновения покоя. Она не могла понять простой фразы «Я хочу побыть одна», все твердила, что я якобы нуждаюсь в присмотре (как малое дитя, ей богу). Можно подумать, если бы она оставила меня на пару часов, то обнаружила бы уже бездыханной. Я ее упрашивала, уговаривала, я ей грубила и угрожала, пару раз довела до слез, но она осталась непреклонна. Я до сих пор не знаю, что причинило мне больше страданий: болезнь или Ката.

Слава Богу, худшее позади. Напиши скорее ответ, Хэлли, и пусть он будет не таким коротким, как в прошлый раз. Если снова пришлешь жалкую страничку, я отделаюсь двумя строчками.

С любовью,

Лив.

Выйдя из комнаты, Оливия беззвучно прикрыла за собой дверь. После болезни она еще нетвердо держалась на ногах, но оставаться на месте было невыносимо. Бездействие претило ей, разум жаждал новых впечатлений, пусть даже ими станет очередной обход окрестностей.

Граф утром заходил попрощаться, предупредив, что вернется через несколько дней. Оливия лишь кивнула ему, приняв рассеянный вид. Ей хотелось, чтобы он думал, будто случившееся в малой гостиной не покоробило ее, хотя задетая гордость так кусала, что при виде Колдблада внутри все переворачивалось. Она думала о нем неустанно, и все чаще с нелестной стороны, про себя награждая эпитетами вроде «странный», «чопорный» и «зацикленный», и вместе с тем злилась на себя, поскольку вообще о нем думает. Одним из многих поводов раздражения стало то, что даже ее болезнь не тронула его, хотя Оливия как могла изображала умирающего лебедя, в надежде вырвать себе хоть немного ласки. Ей хотелось ему как-то насолить, заставить пожалеть о своих словах, стать причиной его боли, совсем как отвергнутой возлюбленной. Она так старалась разжечь в нем пламя, что невольно загорелась сама. Ее мучило сердечное волнение, мысли кругами ходили вокруг Колдблада, а все, что его не касалось, не имело значения. «Я ненавижу его, как же я его ненавижу», — как мантру, твердила Оливия, часами прихорашиваясь у зеркала. — «Он думает, что я буду принадлежать ему, но ни черта он не получит! Пусть мучается тем, что я совсем рядом, но одновременно вне его досягаемости. Пусть он купил меня, но это лишь мое тело, сердце мое ему не достанется. Никогда! Никогда этого не будет!». И она