И это моя роковая ошибка.

«Мустанг» едет 160 километров в час на четвертой передаче. Неожиданно машина резко проседает и тянется в правую сторону. Это происходит настолько быстро, что я не успеваю сообразить, в чем дело. Начинаю резко выкручивать руль влево, параллельно давя на тормоз, и машину заносит. «Мустанг» сильно ведет вправо и крутится, съезжая на обочину. А она, черт возьми, со склоном.

Меня подбрасывает, машина переворачивается, от резкого соприкосновения крыши авто с землей салон моментально наполняется подушками безопасности, но они тут же сдуваются, а автомобиль продолжает переворачиваться и катиться вниз, как консервная банка.

Меня крепко держит ремень безопасности, но резкая боль все равно пронзает все тело. Она настолько сильная, что лучше умереть, чем чувствовать ее. Будто сломались все кости разом. «Мустанг» наконец-то останавливается, но в перевернутом виде. Меня держит ремень, который я пытаюсь отстегнуть, чтобы поскорее выбраться из автомобиля, пока он не загорелся, но, кажется, кнопку заклинило. Онемевшими пальцами я стараюсь нажать на нее, но ничего не выходит: не хватает силы в руках.

Я пытаюсь пошевелиться в кресле, но боль — просто невыносимая адская боль — не дает мне это сделать. Любое движение тела, хоть на миллиметр, прокатывается болевой волной с головы до пят. В итоге мне просто вышибает сознание.

2 года назад

Пи. Пи. Пи.

Противный звук режет уши. С огромным мучением разлепляю веки, но перед глазами все плывет. Пытаюсь пошевелиться, но ничего не получается. Я совсем не чувствую ног, а руки будто ватные. Еле-еле удается пошевелить головой. Осмотревшись вокруг, я понимаю, что нахожусь в больнице.

В помутневшем сознании медленно восстанавливаются минувшие события. Гонка со Змеем, а потом машину резко ведет вправо. Я пытаюсь вывернуть руль влево, автомобиль от этого заносит, он начинает крутиться, а потом переворачивается и скатывается со склона. Адская невыносимая боль во всем теле, а потом провал. И вот я открываю глаза в палате.

Ну что же, хотя бы жив.

Я слышу, как открывается и закрывается дверь, а потом ко мне приближаются шаги.

— Очнулся? — улыбается мужик в белом халате. — Жить будешь!

Я смотрю на него.

— Я не чувствую ног, — тихо говорю.

Улыбка с его лица медленно сходит.

— Ничего, — откашливается. — Пара операций и все будет в порядке. Ты в лучшей больнице и у лучших врачей. А сейчас отдыхай.

Мужик разворачивается, чтобы уйти.

— Так а почему я их не чувствую? — останавливаю его вопросом.

— Ты только после наркоза. Отдыхай, — и он все-таки уходит, оставляя меня слушать пикающие звуки аппаратов, к которым я подключен.

Нет ни сил, ни желания о чем-то сейчас думать. Я послушно опускаю веки и уже почти проваливаюсь в сон, как вдруг дверь палаты снова открывается и закрывается. Наверное, какая-нибудь медсестра, думаю сквозь сон.

Тихие шаги приближаются, и в нос бьет запах айвы. Так может пахнуть только один человек.

Вот только этой дуры мне тут не хватало.

Я уже намереваюсь открыть глаза и сказать Лизе, чтобы она убиралась отсюда, как вдруг слышу тихий всхлип, а потом прикосновение ее руки к своей. Она сжимает мою ладонь и снова всхлипывает.

Наверное, я в ту секунду не открыл глаза только из-за шока.

По звукам понимаю, что Лиза садится на стул возле койки, при этом продолжая держать мою ладонь. Чувствую легкое прикосновение ее волос к своей руке, которое тут же расходится разрядом тока по всему телу. А затем Лиза опускается на нее лбом и начинает рыдать навзрыд.

Это настолько неожиданно, что я все-таки распахиваю глаза и аккуратно поворачиваю к ней голову. Ее плечи трясутся, из горла вырываются сдавленные всхлипы, а горячие слезы текут по моей ладони.

Еще никогда я не чувствовал себя таким растерянным. Теперь мне уже как-то неудобно ее прогонять. В итоге я решаю притвориться спящим и дождаться, когда она сама уйдет.

Лиза уходит только через несколько часов, когда ее просит об этом медсестра, объявив, что приемные часы закончились. Все это время она сжимает мою ладонь и плачет. Периодически еще читает молитву. Это для меня вообще открытие. Неверующая в бога Лиза, оказывается, знает наизусть какую-то молитву.

Но чем дольше она рыдает, тем больше я задаюсь вопросом, почему. Я совершенно не тот человек, травму или смерть которого Лиза будет оплакивать. Вряд ли, конечно, она желает мне смерти, но если вдруг меня не станет, то моя кончина будет для Лизы сродни смерти какого-нибудь плохознакомого дальнего родственника. Ну да, жалко, что умер, но что поделать. Пусть земля ему будет пухом. А теперь мне пора на встречу с друзьями, у нас впереди веселая ночка.

Какого черта она тогда согнулась в три погибели и рыдает, да еще и молитву читает?

И пока моя рука утопает в ее слезах, я вспоминаю детство и нас с Лизой. Как я ее только ни обижал, какие гадости я ей только ни говорил… Намеренно взращивал в ней комплексы. Внушал ей, что она некрасивая и толстая, хотя на самом деле это не так. Хотел, чтобы она меня боялась и выросла забитой и затюканной. Но она выросла стервой, которая теперь мне за все мстит.

Однако один комплекс мне все же удалось в ней взрастить. Комплекс лишнего и никому ненужного ребенка. Однажды в Золотом ручье я зашел в ее комнату и решил поискать в ней что-нибудь интересное. Не знаю, зачем. Просто так.

Я открывал и закрывал ящики, наткнулся стопку каких-то тетрадей и решил их посмотреть. Одна из тетрадей оказалась ее дневником. Без малейшего зазрения совести я поудобнее устроился на Лизиной кровати и принялся читать ее дневник.

Признаться честно, я ожидал увидеть там откровения о мальчиках. Каким же было мое удивление, когда тетрадь оказалась исписана ее страданиями по поводу того, что Лизина мать и наш отец не вместе. Оказывается, Бестия сильно переживала из-за того, что в ее классе в школе все дети были из полных семей, и только одна она — нет. Целые страницы в ее дневнике были посвящены тому, как она ненавидит мою маму и своего отчима, а также всех своих братьев и сестру. Мол, если бы не они все, то папа был бы с ее матерью, и Лиза жила бы вместе с любимыми родителями.

Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. Лиза, которая всегда улыбается моей маме, которая дружит с Ирой, которая играет с Лешей и которая отлично ладит со своим отчимом, а также любит своего брата по материнской линии, оказывается, мечтает, чтобы их всех не было.

А еще в ее дневнике было много о том, что она чувствует себя лишней в нашей семье. И это как раз то, что я всегда ей внушал — что ей среди нас не место, что она какая-то несчастная сиротка, о которой отец заботится из жалости. И — алиллуйя — мне удалось поселить в ее голове эту мысль. Десятки страниц тетради были исписаны тем, насколько чужой она чувствует себя в нашей семье.