до сих пор думаю, что, хотя они не сказали мне снять их, я должен был бы снять нашивки сам. Только от этого они бы почувствовали себя еще хуже.

— А я никогда не любил работать на чужого дядю, — сказал ему Гагарка. — Только на себя.

— Ты должен найти себе дело снаружи. Во всяком случае, я так сделал. Сейчас ты чувствуешь себя не так хреново, а?

— Лучше, чем раньше.

— Я присматриваю за тобой, потому как патера этого хочет. И ты не можешь быстро идти. Когда талос получил свое, ты ударился головой, и мы решили, что ты «Убит В Бою». Патере вроде как это понравилось, сначала. А потом не очень. Вышло наружу присущее ему великодушие. Знаешь, о чем я говорю?

— Эта высоченная девица зарыдала и как заорет на него, — вмешался Плотва.

— Да, и это тоже. Слухай дальше…

— Погодите, — сказал им Гагарка. — Синель. Она плакала?

— Мне было жальче ее, чем тебя, — усмехнулся Плотва.

— Она даже не подошла, когда я оклемался!

— Она убежала. Я говорил с талосом, но видел ее.

— Она крутилась поблизости, когда я очнулся, — сказал Гагарке Кремень. — Она нашла гранатомет, только без гранат. Там, где мы были, обнаружился еще и другой, разбитый. Могет быть, она принесла его, не знаю. Короче, после того, как я поговорил с патерой о тебе и еще паре других вещей, я показал ей, как разрядить плохой и загрузить гранаты в хороший.

— Она носилась по туннелю, пока авгур тебя штопал, — сказал Плотва Кремню. — А амбал лежал, откинув копыта, и никто не знал, насколько серьезно его зацепило. Когда она вернулась взад и увидела, что он даже башкой не шевелит, она как рухнет на землю — и в слезы.

Гагарка почесал ухо.

— Тебе пробило черепушку, амбал, и не верь никому, кто скажет по-другому. Я уже видал такое. У меня на лодке был парень, так его приложило головой о мачту. Он валялся на койке пару ночей, пока мы плыли к берегу. Вроде как поначалу он еще чегой-то говорил, но потом совсем сбился с курса. Мы притащили его к доктору, и вроде бы тот зашил его, как положено, но все равно парень отдал концы на следующий день. Тебе, слышь, свезло, что ты не стукнулся еще хуже!

— А почему ты считаешь это удачей? — спросил его Кремень.

— Ну, включи мозги, а? Он же не хочет подохнуть, не больше, чем я!

— Все вы, недоумки, так говорите. Только взгляни на это по-другому. Нет больше волнений, нет больше работы. Не надо патрулировать эти гребаные туннели, сувать нос в каждую дырку, не находить ничего и прыгать от счастья, если удастся подстрелить бога. Не надо…

— Стрелять бог? — поинтересовался Орев.

— Ага, — сказал Гагарка. — О какой хрени ты говоришь?

— Так мы их называем, — объяснил Кремень. — На самом деле они животные. Вроде как доги, только уродливые, вот мы и поменяли первую букву.

— Никогда не видел здесь ни одного гребаного животного.

— Так ты и был здесь недолго. Их тут полно. Летучие мыши и большие слепые черви, особенно под озером. А эти боги — они здесь повсюду, только счас нас пятеро, и я — солдат. Да еще и огоньки на всем протяжении. Вот придем туда, где потемнее, будьте начеку.

— Ты же не прочь сдохнуть, — напомнил ему Плотва. — Ты вроде только что так сказал.

— Счас против. — Кремень указал на туннель и на Наковальню, шедшего кубитов на сто впереди. — Это то, что я пытаюсь объяснить тебе. Гагарка сказал, что ему не нужна банда или предводитель, вроде патеры, или еще что-то в этом роде.

— Не нужна, — объявил Гагарка. — Это гребаная правда.

— Тогда садись прямо здесь. И спи. Плотва и я пойдем дальше. Могу тебе сказать, что ты выглядишь довольно паршиво. Тебе не нравится идти. И нет никакой причины тебе идти. Я подожду, пока мы почти потеряем тебя из виду, и всажу в тебя пару пуль.

— Нет стрелять! — запротестовал Орев.

— Я подожду, пока ты не уснешь, сечешь? И ты не поймешь, когда это произойдет. Ты подумаешь, что я вообще этого не сделаю. Что скажешь?

— Нет, спасибо.

— Ага, это именно то, что я пытаюсь до тебя донести. Это звучит не слишком хорошо для тебя, верно? Если я буду настаивать, ты скажешь, что заботишься о своей девушке даже тогда, когда ты ранен так, что не можешь позаботиться о себе. Или, могет быть, о твоей говорящей птице или еще о ком-то. Только это все трепотня, потому как на самом деле ты этого не хочешь, даже если понимаешь, что в этом больше смысла, чем в том, что ты делаешь.

Гагарка, слабый и больной, пожал плечами:

— Ну, если ты так говоришь.

— Для нас все не так. Просто сесть где-то там и дать всему замедлиться, пока я засыпаю, и уснуть, и чтобы никто не приходил будить меня — вот это звучит хорошо. И это звучит хорошо для сержанта, тоже, и для майора. И мы не поступаем так только потому, что нам полагается защищать Вайрон. А это значит кальде, потому что он один говорит, что хорошо для Вайрона, а что нет.

— Предполагается, что новым кальде будет Шелк, — заметил Гагарка. — Я его знаю, и так сказала Сцилла.

Кремень кивнул:

— Будет здорово, если это произойдет, но еще не произошло и, могет быть, никогда не произойдет. Но у меня сейчас есть патера, сечешь? И я могу идти за ним и все время охранять его, и он даже не говорит мне не охранять, как делал поначалу. Так что я хочу сидеть и умирать не больше, чем ты.

Орев одобрительно подпрыгнул.

— Хорош! Хорош!

* * *

— Ты уверена, что это все, дочь моя? — довольно резко спросил Наковальня, шедший впереди них.

— Это все, что случилось с того времени, когда патера Шелк отпустил мне грехи в сфингсдень, — объявила Синель. — Во всяком случае, все, что я помню. — И извиняющимся тоном добавила: — Прошло не шибко много времени, и ты сам сказал: все, что я сделала, когда была Кипридой или Сциллой, не считается.

— Все, что они сделали. Боги не могут творить зло. По меньшей мере, не на нашем уровне. — Наковальня прочистил горло и убедился, что правильно держит четки. — В таком случае я приношу тебе, дочь моя, прощение от имени всех богов. Именем Лорда Паса ты прощена. Именем Божественной Ехидны ты прощена. Чудесным, вечно действенным именем Сверкающей Сциллы, самой восхитительной из всех богинь, перворожденной и неописуемой