чувств Никита напился, а его «рекомендатель» – за ним. И оба заснули сидя. Слава богу, в тепле. Герои устали.

КАНДИДАТ

Это стало началом их большой дружбы. Никита так и оставался лишь кандидатом в члены нашего клана. Может, эта проблема, во многом условная, годилась в дело – возбуждала, электризовала их отношения, была поводом для бурных их встреч. Хорошая «зацепка»!

И теперь уже Никиту было не остановить. Вместо планируемой машины уговорил жену купить катер (не уступающий автомобилю по цене!), как бы с целью их семейной прогулки по Неве в День военно-морского флота (якобы у него есть на это специальное разрешение), и тщеславная Ирка повелась.

А вместо этого – заплыв в Ладогу! Ирка нас проводила проклятьями. Генеральный по общим вопросам – Игорек. Помню, как мы, пролетев всю Неву, входили в Ладогу. Узкий проход, затененный строениями Шлиссельбурга, и вдруг – простор, восторг! И тут же – прозрачная водяная гора, просвеченная солнцем, накрывает нас – и все видно сквозь нее! Только ни черта не слышно. Что же так долго-то? Мы утонули? Схлынуло. И – пронзительный визг. Игорек за штурвалом, в мокрой шерстяной шапочке и распахнутой, насквозь промокшей и прилипшей к телу прозрачной розовой рубахе, вопит от восторга, чуть согнув ноги, как бывалый моряк. Но надвигается – пока еще вдалеке – второй такой же прозрачный (солнце бьет сквозь него) дом-волна.

– Валим! Задний ход! – командует сам себе Никита-капитан, с каплями на усах, и мы, пятясь, успеваем вернуться в узкий проход.

Фу! Вот так встреча с Ладогой! Но все почему-то ликуют. Теперь уже никакой водой их не разольешь… если ладожская вода их окрестила. Хорошо, что не похоронила. Восторг! Причалив к кольцу в стенке старого ладожского канала, в жаре и тишине, слыша лишь шуршанье стрекоз – благодать! – мы обсуждали: надо ли снова лезть в эту «ледяную бездну». Формулировка моя. У них были другие ощущения. «Тупо! По графику!» – в упоении кричал Игорек. Для них это было смертельно важно почему-то. Вот именно – смертельно. Перелом в их судьбе? Но зачем что-то переламывать? У них-то как раз все отлично… в отличие от меня. Игорек – в аспирантском отпуске, и Никита тоже – в библиотечном (и тут они ноздря в ноздрю). Так в чем им соревноваться? В безумии? Без меня!.. Но придется со мной. Они – мои близкие друзья.

– Я – за.

Проскакав всю Ладогу по волнам, мы тонули на самом ее севере. Достижение! Из строя было выведено все – и мотор, и насос (в каюте вода). Все, кроме магнитофона. И мы кричали вместе с сэром Полом Маккартни: «Хоп! (поднимаясь на волне) Хэй-хоп! (падая в бездну)». А это что за ударные вступили? Не было их. А, это нас колотит о камни. Выкинуло нас на них, к счастью. Наше дно колотилось о дно. Искать синонимы не было сил. Мы стали спешно уговаривать Никиту стать капитаном (прежде это подразумевалось по умолчанию), и покинуть судно последним – вдруг здесь еще понадобятся какие-то действия? Игорек, кажется, был готов уже произнести свою главную фразу: «Ты можешь рассчитывать на рюмочку водки!» Но Никита, оскалясь, прокричал (было довольно шумно):

– Да? Но я даже не член вашего клана!

И усмехнулся. Это ему идет. Впрочем, любоваться им нет времени.

«А что? – подумал я. – Момент, кажется, ничего. Подходящий. Примем? Быть может, посмертно. Жалко, что ли? В такой-то момент?». Я глянул на Игорька. Он закатил глаза. Думал. Но тут судно со скрипом и треском стало клониться под нами, и мы спрыгнули в темную воду (ночь!) с криком: «Хэй-хоп!»

Лед – не вода! Мы поплыли, время от времени ударяясь коленями о камни, и при этом пытались петь под завывания ветра. Никита держал магнитофон в задранной руке и плыл, как Чапаев. Выползя, наконец, из воды, мы увидели озаренный молнией сенной сарай. Что «сенной» – поняли, открыв скрипучую дверь. Сено! Сухое, пыльное. Жадно вдыхали. Ладожская вода хороша… но в меру. Дверь осталась открытой (обратно почему-то не шла), и мы видели, как погибал, озаряемый вспышками молний, наш «Варяг», то скрываясь под гигантскими волнами, то снова появляясь, но погружаясь все ниже и ниже.

– Ну ш-што? – спросил Никита, дрожа (и не только от холода). – Этой жертвы… – он посмотрел на обломки катера, – этой жертвы вам недостаточно для вступления в ваш клан?.. Братья, – почему-то добавил он.

Пауза, прерываемая раскатами грома.

– Ты можешь считать, – Игорек гордо высунулся из сена, – что ты уже в нем!

Что значит – «можешь считать»? Это все равно что «рассчитывать на рюмку водки»!

Никита в отчаянии зарылся в сено.

«Заруба» их продолжалась!

– Ну как там наш кандидат? – всякий раз появившись у меня как бы вскользь, но жадно, спрашивал Игорь – причем на первых минутах.

Не для этого ли и приезжал? Так пёр бы прямо к нему!

Кандидат оказался, кстати сказать, «многообещающим», как сформулировал Игорек. Эрудицией он не уступал нашему Генеральному, а в знании языков даже превосходил его втрое… если считать и русский язык. На антикварном столе Никиты романы на французском перемежались с боевиками на американском – он настаивал на том, что это отдельный язык. Игорек важно кивал, «насыщался». Мама Никиты работала в нашей представительнейшей Публичной Библиотеке – что просил сынок, то и приносила ему на дом, и тот, не вставая с дивана, получал все. И Игорек теперь дружил с ним. Никитушка, можно сказать, вместо кукол играл с книгами (мама вынуждена была брать его с собой на работу) и выучился читать года в два, причем, по детской наивности, на французском. В нем, как и в Игорьке, бушевала необузданная жажда неизведанного, а может, и несуществующего! – это сближало их и, как ни странно, увеличивало их страдания: значит, я не один такой, а стало быть, это серьезно! И даже – трагично. Ну чего не хватало им? Всего мира? Мне, например, дайте карандаш, и я счастлив.

И еще одна странность: неизведанное ни в коем случае не должно относиться к их службе! Фи! При том, что служба была не слабая – Игорек делал новые самолеты, а Никитушка «витал в облаках», изучая их загадочную природу, и за это еще имел деньги. Ай плохо? Но при этом – дрожал от ярости, когда я ему про это говорил. Что их гнало куда-то? Обсуждали с важным видом мертвый кельтский язык: сколько там неизведанного! А в русском? Но им… подай мертвый кельтский язык! Считали знание его (или хотя бы знание