– Почему ты пригласил меня сегодня?

– Странный вопрос. Ведь мы друзья, – говоришь ты.

Рассветный час обостряет чувства. Цвет хаотичными штрихами прорывает небесный холст. Ты порезался и посасываешь ранку на большом пальце; пытался открыть бутылку сидра ключом, и острый край крышки прошел через кожу. Вас немного развезло от спиртного и тепла, но вы так же честны друг с другом.

– Ну, просто обычно мы сталкиваемся где-нибудь или созваниваемся и сразу встречаемся. А в этот раз все так… официально.

Ты пожимаешь плечами:

– Просто хотел выделить время специально для тебя.

– Я это ценю, – говорит она. Хочет сделать глоток, но в стакане пусто. – Может, пойдем?

Утром она почему-то на тебя разозлилась. Ты догадывался, из-за чего, и стал просить прощения с таким видом, с каким в кино обезвреживают бомбы: зажмурив один глаз, быстро перерезав провод и надеясь на лучшее.

Она попросила тебя сделать пару ее портретов. Ты подвел ее к кирпичному бортику балкона и подождал, пока вы оба расслабитесь. Когда она доверила тебе свою уязвимость, у тебя затряслись руки и было сложно сфокусировать на ее лице объектив. Кадры напоминают схватку: двое сражаются со своими чувствами друг к другу. Мимика не лжет. Глаза расширяются, кожа вокруг рта натягивается, или твой любимый из всех, самый последний кадр, на котором ты настраивал объектив, наведя камеру в тот момент, когда она смотрела на тебя: не в объектив, а на тебя, и все притворство улетучилось, как паутинка по ветру.

После захода солнца вы шепотом открывали секреты и тайны под одинокой пустотой неба. Она спросила, с кем ты…

– Что за вопрос, – прервал ты.

– Не то чтобы я тебя не знаю, просто есть лакуны там и тут, которые нужно заполнить.

То же самое можешь сказать ты про нее. Но, возможно, именно в незнании рождается знание – благодаря интуитивному доверию, которое вы оба пытаетесь истолковать и осмыслить. Но оно просто есть.

Едешь с юга на север в метро, по главной ветке, выныривая, только чтобы снова нырнуть. Заходишь в паб, тебе говорят пройти вниз по ступеням, в похожий на бункер подвал.

– Что сегодня пьешь? – спрашиваешь ты.

– Мы пьем… ром с колой?

– Простой или двойной? – спрашивает девушка за барной стойкой.

– Двойной, – говорит она.

Девушка-бармен смотрит на нас, парочку хихикающих идиотов, и выглядит вполне довольной. Она щедро отмеряет шоты, почти через край, кивает нам, улыбается, как бы одобряя. Ты оглядываешь подвал и вспоминаешь, какая это радость – быть замеченным, увиденным.

– Схожу в туалет, пока они не начали, – говорит она.

Оставшись один, ты слышишь треск колонок. Твой друг Штефан поднимается на сцену, за ним – его музыканты. Он представляется, и теперь это совсем не тот парень, которого знаешь. Это определившийся человек, уверенный в своей честности. Его песни пронизаны ностальгией, то есть в них много скорби, тоски, светлой грусти: воспоминаний о прошлом, желания вернуться туда, даже если знаешь, что возвращение в воспоминание искажает, убивает его. Каждый раз, когда ты о чем-то вспоминаешь, память истончается, будто ты вспоминаешь воспоминание, а не само событие. Ничто не остается в целости и сохранности. Лишь твое желание, твоя жажда неизменны.

Она возвращается на середине третьей песни, уже без узорчатой накидки, которую сняла и сложила в сумку. Полоса черной ткани прикрывает ее грудь, обнажив живот и плечи. Ты передаешь ей коктейль, и она садится вплотную к тебе; мягкая смуглая кожа прижата к твоей груди в том месте, которое ты оголил, расстегнув рубашку на одну пуговицу ниже обычного. Ты обвиваешь ее одной рукой, кладешь пальцы на ключицы. Она прижимается сильнее, ты ловишь ритм и, медленно покачивая бедрами, погружаешься в воспоминания о только что произошедшем. Ты здесь и не здесь. На балконе, на холме, в свете солнца, в темноте, на улице, в подвале, в нескончаемой радости, в бесконечной грусти. Она качает головой в такт музыке, щекоча тебе подбородок короткими черными кудрями. Интересно, как долго продлится это мгновение и как много всего вместит в себя: ее, тебя, этот подвал, полный одиночек, пар и компаний, черную барменшу, которая видит вас обоих и которую ты тоже видишь, Штефана и его группу на сцене, ностальгию, меланхолию, радость, бетонный пол, гипсовые стены, аплодисменты, слишком темную ночь, знакомства, одну на двоих сигарету, прикрытые глаза, никотин, еще выпивка, еще выпивка, еще выпивка…

Ты на диване паба, его кожа липнет к твоей. Она приносит последний коктейль, садится, скрестив ноги, рядом, ты кладешь руку на выступы ее позвоночника.

– Твоя рука сейчас совсем не по-дружески лежит у меня на пояснице, – говорит она.

– Ой, прости, – извиняешься ты.

– Да нет, мне нравится.

Может, это из-за необходимости проделывать весь путь обратно на Саут-Ист, а может, потому что вы оба порядком устали. Или же все из-за того, что, несмотря на толпу людей вокруг, этот вечер вы провели только вдвоем, и смена места может разрушить то, за что вы так отчаянно держитесь.

– Честно говоря, – произносишь ты, когда друзья уже готовы нырнуть в очередной бар-подвал (вы всей компашкой прошлись от Сток-Ньюингтона до Дал стона), – думаю, нам на сегодня достаточно. А вы веселитесь.

Много раз повторять не приходится. Вы откололись от всех и подумываете взять такси.

– Может, поедим? – предлагает она тебе.

Кафешка с блюдами из курицы: уютно, но свет, как в больнице. Ставни открыты, но, как ни странно, в окнах нет стекол – ночь проникает внутрь без препятствий.

– Что будешь? – спрашивает она.

– Крылышки с картошкой фри, пожалуйста.

Она улыбается и заказывает то же самое, протягивая кассиру полимерную банкноту[6]. Ты слегка прижимаешь ее к себе, благодаришь, и она касается тебя губами, накрашенными фиолетовой помадой.

– Можем поесть по пути, – говорит она, поливая острым соусом картошку, – или хочешь тут посидеть? – Сразу же машет, как бы отгоняя озвученную только что мысль.

– На улице прохладнее. Давай найдем какую-нибудь скамейку, а как поедим, вызову «Убер».

В итоге вы усаживаетесь на прохладном бетоне чьей-то лестницы. Ты указываешь на здание напротив и говоришь, как много лет назад ничем не примечательный мужчина с приятным голосом радовался в подвале с незнакомцами, исполняя давно забытые песни из твоего детства. Закончив рассказ, ты замолкаешь и принимаешься за курицу, выбрасывая косточки в урну. Есть какая-то тяжесть в отсутствии твоих слов.

Ты чувствуешь ее движение рядом. Интересно, как долго продлится это мгновение и как много всего вместит в себя: ее, тебя, негромкую суету машин на ночных дорогах, взгляд, взгляд друг на друга, ее