Заботливо спрашиваешь: «Ты не против?» – она что-то бормочет в ответ. Вы смеетесь, обмениваясь только вам понятными шутками, в только вашем месте, твоем и ее.

Она отворачивается и перекидывает через себя твою руку. Ты хочешь попросить еще об одном поцелуе, хочешь коснуться мягких губ еще раз, но она уже спит. Но ты знаешь: то, что случилось здесь, заставило ее дать обещание, обещание вернуться. Пустоты внутри больше нет.

Ты говорил, что доверие – это совместное безделье, но лучше сказать: доверие – это когда вы рядом. Так поступает сердце, в кромешной тьме переполняясь кровью, выбрасывая ее, сжавшись, как крепкий кулак, в котором ничего не зажато. Вы заполняете время, цепляясь за уходящие часы. Цепляясь друг за друга при расставании. Между еженедельными закупками в магазине, полуночным ворчанием телевизора, готовкой, уборкой, чтением. В разлуке с ней ты чувствуешь ее присутствие. Ты часто выходишь на балкон во время дождя, жара сменяется громом и молнией, гроза звучит как барабаны.

Вы словно пара джаз-музыкантов, вечно импровизируете. Может, вы и не музыканты, но ваша любовь провозглашает себя через музыку. Глухой стук хэта – встреча ваших рук, взмах барабанных щеток по снэйру – ее полусонное дыхание. Порой, уткнувшись ей в шею, ты слышишь, как ее сердце отбивает ритм, словно кик. Твоя улыбка – белые клавиши рояля, огонек у нее в глазах – будто мелькание пальцев по кнопкам аккордеона. Ровный ритм контрабаса – ее врожденная грация, завораживающие движения тела. Если вслушаться, можно услышать валторну, или две – пара солистов играет в такой гармонии, что сложно отделить друг от друга их партии. Вы не музыканты, вы – музыка. Возможно, возможно.

19

Одно дело, когда на тебя смотрят, совсем другое – когда тебя видят.

– Можно? – спрашиваешь ты с фотоаппаратом в руках. Ты много времени проводишь, глядя в объектив, и это кажется тебе наилучшей позицией: объективный наблюдатель на небольшом расстоянии, как посредник между «здесь» и «там». Субъект знает об этом, но все же остается при своем деле. Наблюдатель может попросить субъекта повернуться в какую-то сторону или изобразить что-нибудь, не впадая в крайности, просто дать другую эмоцию. Субъект соглашается – сопротивление в кадре кажется естественным. Между вами возникает какая-то химия, она-то и создает весь портрет. Ты сразу же вспоминаешь фото: ее взгляд направлен прямо в камеру, как ты и просил. Рука поддерживает шею. Длинная серебряная серьга свисает из мочки. Красота ее субъективна, но не влюбиться нельзя. В ее глазах тот блеск, которого ты всегда ждешь, прежде чем нажать спуск затвора. Мгновение, которое вы сами не в силах объяснить. Что-то похожее на свободу.

Из разговора с другом:

Сейчас будет немного занудно, так что заранее извиняюсь: больше всего на меня повлияла художница британско-ганского происхождения Линетт Ядом-Боакье, она потрясающая. Ее живопись – это изображения чернокожих людей, но взятые не из жизни, а из воображения, чему очень сложно поверить благодаря живости деталей. Таким образом Линетт делает свой внутренний мир достоянием внешнего, что недоступно большинству черных. Ее мастерство – это нечто: какая сила, какая пластика в работе с формой. И динамика… Кажется, я всегда провожу параллель между вещами, которые улавливают и передают ритм, с музыкой чернокожих, которая для меня есть самое яркое выражение нашей этничности. Так что динамика – это неподходящее слово, ритм куда точнее. Как и тот кадр, где она опирается на руку, эти картины статичны, но есть в них какой-то спокойный ритм.

Пару месяцев назад ты был на выставке работ Солы Олулоде в галерее Брикстона. Ее картины изображают радость. Голубые холсты, тела в свободном движении, наслаждение жизнью. Холст беззвучен, но громкий, почти осязаемый ритм доносится через героев картин чернокожей художницы. Эмоции вскипают при взгляде на ее работы, а мастерство поражает. Какие мазки! Такого внимания к технике не было ни у кого со времен Линетт…

Но не надо их смешивать, и ты замолкаешь. Достаточно просто быть там, где слышат и видят тех, на кого часто смотрят и вешают ярлыки: можно ли им жить, смеяться, дышать.

Ты решил пообщаться с художницей – и ближе подойти к ее работам. Удивляешься реальности образов, еле сдерживаемых рамками холста, рассматриваешь полотно, в которое она вложила так много сил и времени. Ты поблагодарил художницу за творчество, и в ответ на ее лице лукаво расплылась улыбка, улыбка женщины, которая до сих пор не понимает, заслужила ли она право быть здесь, и старается убедить себя в этом.

Позднее ты задумался, а что, если ты неправ и свобода не может быть полной, как ты себе это представлял? Но если свобода не абсолют… нет, давай снова: что, если свобода – это непреходящее ощущение? Ты задумался, является ли свобода чем-то непреходящим, или же ты чувствуешь ее лишь в отдельные моменты, и, может, лучше, когда это краткий миг, но кому этот миг доступен?

Одно дело, когда на тебя смотрят, другое – когда тебя видят. Этого ты и хочешь – увидеть ее, сфотографировать в мчащемся через весь Саут-Ист поезде: Сиденхэм-Хилл, Уэст-Далвич, Херн-Хилл. Луч теплого света проникает сквозь стекло, обнимая щеки, губы, глаза… глаза сами по себе уже бесконечно преломляющийся через призму свет: ты видишь коричневый, зеленый, желтый, видишь доверие, и ты за него благодарен. Ты нажимаешь кнопку, срабатывает затвор фотоаппарата. Ее лицо на пленке ждет проявки.

Вы бродите по супермаркету, выбирая еду, которая явно не утолит ваш голод. Спускаетесь по эскалатору, болтаете ни о чем, зная, что уже надо прощаться; она едет на север, ты – на юг. На станции ты прижимаешься к ней щекой, обнимаешь длинными руками ее гибкое, уже такое знакомое тело, – и слабых стонов протеста уже не хватает, чтобы выразить все твои чувства. И дело не в том, что не хватает слов. Никакими словами в точности не описать, что у тебя на душе. Но ты все равно постараешься.

Вы говорите по телефону, и она не кладет трубку, когда ты по глупости решаешь пройти через лес – деревья скрюченными руками тянутся к небу с обеих сторон. Когда связь восстанавливается, она говорит, что в поезде написала кое-что о тебе. Напрягаешься, будто руки деревьев сдавили тебе грудь. Она идет на вечеринку, и ты как будто идешь вместе с ней. Вы успеваете обмолвиться еще парой слов, прежде чем раздастся стук в дверь. Странно – ваши голоса стали саундтреками ваших дней, но так и должно быть,