Заметив в глазах ее сомнение, встал перед ней на колени. Сказал, что никогда не прикоснусь к ней, пусть только она останется. Обещал, что будем жить с ней по любви совершенной: останемся братом и сестрой, как до нашего венчания. И рядом со мной стояла на коленях Фотинья, и тоже ее молила. И все мы плакали.

Тогда Ксения отвела Фотинью в сторону и о чем-то с ней тихо говорила. Затем обернулась ко мне и сказала:

– Обещай перед Женихом моим небесным, что навеки сохранишь меня девою и не пожелаешь меня, и никогда ко мне не прикоснешься.

Я обещал. Я не мог не желать ее, потому что это выше природы человеческой, но ни разу к ней не прикоснулся.

Ксения

Сейчас я благодарю Господа, что тогда не ушла. Многие годы, прожитые с Парфением, были временем счастья. Высшего счастья.

Скажу неожиданную – может быть, даже невероятную вещь. Я иногда думаю, что избранный мной путь не был единственно возможным. Настояв на жизни по любви совершенной, я лишила нас с Парфением чего-то важного.

Ни о чем не жалею – ни о тогдашнем горении моей веры, ни о том, как прошла наша жизнь. Моя вера и сейчас горяча, но теперь это внутреннее горение, не требующее жестких поступков. Спустя годы (века) я понимаю, что есть мудрость и в следовании общему пути. Он по-своему не проще пути для избранных. Порой – сложнее.

В ту ночь нам очень помогла Фотинья – не только тем, что поддержала Парфения. Выйдя перед рассветом из Дворца, моя верная служанка нашла улицу, на которой как раз забивали барана, и набрала в кувшин его свежей крови. Этой кровью мы и залили нашу простыню.

Фотинью вспоминаем с нежностью, но, конечно, и с улыбкой, потому что преданность этой женщины могла соперничать только с ее смекалкой. К нашему изумлению выяснилось, что трех белых голубей, так своевременно взлетевших на крышу колокольни, обучила и выпустила именно Фотинья. В сравнении с голубями, долгое время, по ее словам, не желавшими взлетать, работа с бараном больших усилий не потребовала.

Где теперь тлеют ее кости? Скорее всего, нигде. Думаю, истлели уже.

Окровавленная простыня подтвердила тогда и наши брачные отношения, и сохраненную мною для мужа невинность. Она сохраняется и теперь.

По смерти князя Гавриила на княжеский престол взошел Парфений.

В первое лето княжения Парфения островитяне испытали великий страх. Все, а особенно жившие у Моря, заметили, как со стороны Большой земли приближалась темная туча. Она занимала весь окоем и закрывала собой восходящее солнце. И по свойствам ее было понятно, что туча эта не грозовая, да и вообще не туча, но стая саранчи. Видя медленное ее движение над морем, многие стояли в слезах, ибо появление саранчи не предвещало ничего, кроме голода, страданий и смерти.

Услышав о приближении саранчи, Парфений и Ксения взошли с епископом Феопемптом на колокольню Преображенского собора и молились Господу и Пречистой Его Матери об избавлении от сея напасти. И в утренний час всё заволоклось беспросветным мраком, в котором были слышны лишь стенания и молитвы.

Стая же, пролетев над колокольней и над всем Островом, опустилась на Море в десяти поприщах от берега и была поглощена волнами. И несколько еще недель к Острову прибивало разбухшую саранчу, а Море было похоже на кашу. Берег же саранча укрыла на высоту до локтя и, разлагаясь, распространяла зловоние на весь Остров.

Когда опасность миновала, на Острове служились благодарственные молебны, ибо все понимали, что было явлено чудо. В том же, что чудесное спасение пришлось на первый год Парфениева княжения, видели отмеченность князя и лежащее на его правлении благословение.

Говорят, что саранча, будучи созданием стайным, не имеет отдельной воли, но лишь общую волю стаи, предводительствуемой вожаком. Сев на землю, эти существа пожирают всё растущее на ней. Изредка, однако, бывает, что вожак ошибается, и тогда вся стая, как слипшийся ком, гибнет в море, и никто не спасается, потому что не может покинуть стаю. Не подобны ли саранче те люди, что растворяют свою волю в воле толпы и пропадают без вести в волнах житейского моря?

В лето седьмое княжения Парфениева князь Аверкий, дядя Ксении, обеспокоился отсутствием у супругов детей. Он взял за обыкновение выражать свое беспокойство на людях, утверждая, что отсутствие наследников угрожает договору между династией Романидов, представляющей северную часть Острова, и южной династией Ираклидов. Он говорил, что после смерти Парфения и Ксении не останется общего для двух династий потомка и власть перейдет к Романидам.

Спустя некоторое время ушей правящей четы достигли слова Аверкия о том, что Ксения как бесплодная жена должна уступить место иной женщине, способной к деторождению. Мысль эта многим показалась здравой, так что у Аверкия появились сторонники. Парфений и Ксения, казалось, ничего не замечали, и ответное их молчание было исполнено достоинства.

В святой день Рождества князь Аверкий решил выступить открыто. По окончании рождественской службы он неожиданно взошел на амвон и призвал к вниманию.

Именно в Рождество, сказал Аверкий, бесплодие правящей четы выглядит особенно удручающим. Говоря о чете, подразумеваю, однако, Ксению, ибо детородные возможности князя Парфения наглядно доказала простыня. Как близкий ее родственник, говорю вам с болью сердечной: Ксения должна уйти в монастырь и провести там остаток дней, отмаливая тайные свои грехи. Ибо бесплодие есть наказание, причина же наказанию суть грехи.

Ксения спокойно смотрела на дядю своего Аверкия. Парфений же, словно его не слыша, переговаривался вполголоса с кем-то из ему предстоящих.

Феопемпт сидел на епископском троне, сложив руки на жезле, а на них покоился его подбородок. И многим казалось, что понимал он немногое. Феопемпт был стар.

И значительная часть храма, подученная, как позднее открылось, князем Аверкием, стала кричать, что представлять Ираклидов должна иная женщина из того же рода. Тут и прозвучало, что Парфений обязан взять в жёны Аглаю, дочь Аверкия.

Что ж, она готова, ответствовал Аверкий. Слово за владыкой. Если он своему народу пастырь, он нас поддержит.

И всё в храме возликовало, потому что речь князя Аверкия была красива и говорилась от имени всех, и все чувствовали свою значительность.

Феопемпт встал. В наступившей тишине медленно двинулся к амвону.

Не глядя на Аверкия, спросил:

Ты говоришь, что дочь твоя Аглая готова стать женой князя Парфения?

Готова, владыко, поклонился епископу Аверкий.

Феопемпт указал на Аверкия жезлом:

Сей человек сам объяснил нам свой замысел и образ действия. И то, и другое считаю низким.

Аверкий заговорил совсем тихо, но было слышно каждое его слово.

Ты, владыко, сеешь будущую распрю. Моя же племянница Ксения сущий позор для нашего рода, где все женщины рожали, едва выйдя замуж.