Предвидя возражения Парфения, августейший философ указал, что присоединенных государств слишком много не бывает, поскольку, по слову Екклесиаста, все реки текут в море, и море не переполняется. Пока же хоть одна река в море не впала, воды в нем не будет достаточно, а потому император от своей цели не отступится.

Движимый человеколюбием, Никифор предложил Парфению не проливать кровь и не бороться с неизбежным. Он предупредил островного князя, что это послание последнее, за ним же не будет ничего, кроме войны и многочисленных жертв.

Князь же Парфений выразил послам согласие с тем, что империя имеет свои преимущества, как и с тем, что большие империи создаются для больших идей. Все приведенные доводы, безусловно, верны для Большой земли. Парфений, однако же, представил и свои возражения. Он указал на главную особенность Острова, которая, по его мнению, состоит в том, что он со всех сторон окружен водой. Естественная обособленность его страны – знак предусмотренного для нее особого пути, и пренебрегать этим знаком ему кажется делом опрометчивым. Что же касается большой идеи, то она, несмотря на величину, может быть неверной. Всё это не позволяет ему, князю Парфению, принять великодушное предложение императора и войти в состав его империи.

Ответа от императора Никифора не последовало. Вернее говоря, ответом его стали военные суда, появившиеся у Острова в лето двадцать девятое княжения Парфениева. Кораблей было так много, что им, казалось, не хватает Моря. Море же словно уменьшилось в размерах и напоминало пруд, усыпанный осенними листьями. Но это были не листья, а грозные боевые корабли. Навстречу им, по приказу Парфения, вышел островной флот, весьма небольшой числом, но готовый сражаться до последнего.

В двух поприщах от Острова суда Никифора бросили якоря. Они покачивались на волнах, а на солнце блестели шлемы императорских воинов. Этот блеск слепил Парфения, стоявшего на передовом корабле. Щурясь, он считал суда императора, но то и дело сбивался со счета. Затем обернулся к тем, кто стоял на палубе, и спросил:

Готовы ли вы умереть за наш богохранимый Остров?

И стоявшие ответили:

Да, мы готовы умереть.

И больше он не произнес ни слова.

Когда же Парфений сошел на берег, его встретила толпа женщин, кричавших и рвавших на себе волосы. Они умоляли сохранить их мужей, сыновей и братьев, говоря, что император могуч и любое противостояние ему бесполезно. Протягивали руки в сторону Моря, и призывали Парфения сравнить два флота, и говорили, что рядом с флотом императорским островной неразличим. И тогда Парфений спросил у них:

Готовы ли вы жить под властью чужеземцев?

Мы готовы просто жить, сказали женщины.

И Парфений молча смотрел на них, и никто не знал, о чем он думал.

Два дня оба флота стояли друг против друга, а на третий прибыли послы от Никифора. Император уведомлял Парфения о том, что войско его не будет бездействовать бесконечно и что оно готово к взятию Острова. Он предлагал князю встретиться, предупреждая, что встреча будет первой и последней.

И вскоре от каждого из флотов отделилось по кораблю, и, сблизившись, встали борт к борту. И князь Парфений, и император Никифор беседовали, не покидая своих кораблей, и никто не слышал их беседы, поскольку, блюдя свою безопасность, уговорились они, что палубы будут пустыми. С иных судов было видно, как стояли они каждый у своего борта, но императорский корабль был значительно выше, так что Никифор смотрел на Парфения сверху вниз, и было в том нечто большее, чем разница в высоте бортов. Император говорил что-то, указывая на Остров, а Парфений стоял неподвижно, только волосы его трепало ветром. Так они беседовали долго, а потом князь наклонил голову, и его корабль начал медленное движение в сторону берега.

На берегу Парфения встретила толпа, которая ждала его слова. Но слово не сходило с его уст. И все отчего-то подумали, что начинается война, и кто-то из женщин закричал:

Не дай погибнуть, ведь ты нам вместо отца!

И тогда Парфений сказал:

Вы не погибнете. Но отец вам отныне император Никифор.

Уходя, показал на море. И все увидели, что островные корабли развернулись в сторону берега, корабли же императора также пришли в движение. Через малое время стало понятно, что флот Никифора держит курс на Остров.

Утром следующего дня императорские войска из гавани двинулись в Город. Их встречали молчанием, и не было в этом молчании радости, однако же и ненависти тоже не было, одно лишь удивление. Городские ворота оказались открытыми, и они вошли в них вместе с поднятой в дороге пылью, и шлемы их уже не блестели как прежде, но блестели лица, которые заливал пот.

За воротами встретил их один лишь Амвросий, который представился войску как эпарх Города. При виде Амвросия императорские воины опечалились, говоря друг другу, что если так выглядит городской эпарх, то что же могут представлять собой здешние нищие.

Амвросий же сказал:

Что-то мне подсказывает, что сии шлемоносцы здесь надолго, но где же, ради всего святого, мы разместим такое количество металла и пыли? Боюсь, многим в граде сем придется потесниться.

Что в самое скорое время и нашло свое подтверждение.

Парфений

Вспоминаю те дни как самые, может быть, трудные в моей жизни. Все беды и унижения, которые нам с Ксенией пришлось пережить много лет спустя, были бедами личными и касались только нас. Тогда же я отвечал за весь Остров.

Мне пришлось делать свой выбор там, где, строго говоря, лучше было бы не выбирать. Я угадывал одну из рук того, чьи обе руки были пусты. К несчастью, у меня даже не было права отказаться от выбора. Состоял он, как водится, в том, следует ли смиряться под ударами судьбы, иль нужно оказать сопротивленье. Цитата, замечу, появилась уже на моем веку.

В первом случае надо было просто пустить вражеские корабли в островную гавань и открыть ворота Города. Просто – слово-то какое… Просто согласиться с вечным командованием извне, с систематическим грабежом и, что хуже всего, с постоянной униженностью своего народа.

Во втором случае нас ждали война и смерть – много смертей. А затем, вероятно, всё то, чем грозил нам первый случай, потому что воевать с Никифором мы смогли бы недолго. Если бы дело касалось меня одного, я бы оказал сопротивленье – для того хотя бы, чтобы потом не было стыдно.

Я много думал до принятия решения и продолжал думать после него. Моим решением было сдать Остров императору.

Император был волевым человеком. Он жаждал получить Остров и получил его. Теперь он мертв, и более не испытывает жажды. Женщины, просившие меня о сдаче, боялись за своих мужчин. Теперь они тоже мертвы и ничего не боятся.

Ксения

Готова подтвердить, что более трудного времени в жизни Парфения не было. Еще до первого посольства Никифора развитие ситуации было вполне предсказуемо. Когда Парфений говорит, что много думал о своем решении, он имеет в виду годы, прошедшие от возвышения никифоровской империи до ее вторжения к нам. И продолжал взвешивать свое решение многие годы спустя. По-моему, он занимается этим и сейчас.