Подберезский не отвечал, но в его храпе Комбату послышалось одобрение.

* * *

Михеич, как обычно, проснулся затемно и сразу же, не давая себе времени на раздумья, сбросил босые ноги на студеный дощатый пол. Раньше это резкое, решительное движение всегда вызывало во всем теле прилив бодрости, настраивая на рабочий лад. Теперь это ощущение уже основательно подзабылось — силы мало-помалу покидали его крупное, ширококостное тело, потихоньку вытекая из него, как вода из треснувшего кувшина, — но никакая хворь не могла бы заставить Михеича валяться в постели после того, как он проснулся.

Ему доводилось знавать людей, которые могли проспать до полудня, а то и дольше и не видели в этом ничего дурного. Михеич не осуждал их — каждый живет, как умеет, но и понять тоже не мог, как ни пытался.

Как можно убивать время на сон, когда человеческий век и без того короток? Правда, вставать по утрам становилось все труднее, особенно теперь, когда ночью уже случались заморозки, но Михеич нашел выход из этого невеселого положения: едва открыв глаза, он начинал думать о том, как плещется о пологий песчаный берег мелкая волна, как тихо стоят в молочном тумане березы и как гуляет на зорьке рыба.

Эти мысли, как всегда, помогли. Михеич встал, натянул галифе и сапоги и тяжело протопал в ванную. В газовой колонке вспыхнуло синеватое пламя. Михеич подставил руку под струю воды, ожидая, когда пойдет горячая, и тут вспомнил о вчерашнем телефонном звонке.

Настроение у него моментально упало до нуля.

В голову сразу полезли мрачные мысли. А что, подумал Михеич, места тут тихие, глухие... Зазвать эту сволочь сюда, вывезти на середину озера да и тюкнуть топором по башке. Какая разница, чем рыбу прикармливать? Хоть какая-то польза будет с гада... Другое дело, что грех на душу брать не хочется. Хотя, с другой стороны, не первый ведь он, грех-то...

Да нет, подумал он. Быть не может, чтобы этот гад не подстраховался. Тюкнешь его, а завтра, глядишь, и сам ноги протянешь.., а то и, того хуже, за проволоку сядешь. Хорошо это будет?

Вода нагрелась. Михеич выдавил на помазок немного крема для бритья и стал неторопливо намыливать щеки, за ночь сделавшиеся шершавыми, как наждачная бумага. Когда пена загустела, сделав его похожим на деда мороза, он вставил в станок новое лезвие и провел от виска к подбородку. Новенькое лезвие зацепилось за родинку на щеке — он, как всегда, забыл про это маленькое дерьмо. Порез был пустяковый, но кровь, как обычно в подобных случаях, заструилась широкой, на всю ширину пореза, полосой темно-красного цвета. Она была похожа на густое вино.., черт возьми, она была похожа на кровь, обыкновенную кровь, каковой и являлась на самом деле.

Михеич, застыв в неудобной позе у забрызганного зубной пастой зеркала, завороженно следил за тем, как темный ручеек, прихотливо змеясь, сбегает вниз по челюсти и собирается в тяжелые капли на подбородке. Капли набухали, росли и беззвучно падали вниз, расплываясь пятном на белоснежном фаянсе раковины.

"И что теперь? — подумал он. Мысли были тяжелыми и темно-красными, как зревшие на подбородке капли. — Дальше что? Ну отдашь ты этому крокодилу кассеты. Что ты думаешь — он от тебя отстанет? Так и будет кровушку пить, пока ты копыта не откинешь.

А если там окажется то, за чем он охотится, — что ж, тут он тебя и спишет. В тот же час и спишет, и рука у него не дрогнет. Как раз в озере и окажешься. Который сезон ты уже здесь рыбку ловишь.., окуни на тебе отыграются!

«А вот хрен тебе! — мысленно обратился он к незнакомцу в кожаном плаще — Хрен тебе вонючий, волосатый, чтоб ты подавился им, хлыщ московский, нюхало поганое... Жидковат ты против прапорщика Уварова, ясно? Если не ясно, могу прояснить. Это у нас запросто, в два счета. Не таких заламывали, понял?»

Ободрив себя подобным образом, Михеич слегка воспрял духом, добрился, почистил зубы, которые у него все еще были все до одного свои собственные, и, заклеив порез бумажным кружком, вышел из ванной.

Он приготовил и съел плотный завтрак, состоявший из трех яиц вкрутую и изрядного куска копченого лосиного окорока. Подумав, запил это дело стаканом водки.

Пить с утра пораньше он никогда не любил, но сегодня чувствовал, что без допинга ему не обойтись никак.

Дождавшись, когда водка подействует, он сразу понял, что принятое им во время бритья решение было единственно верным, более того — единственно возможным.

При взгляде сквозь алкогольный туман задуманное убийство приобрело четкие, стройные очертания вынужденной меры, абсолютно необходимой и потому совершенно справедливой и оправданной.

— Чего мне терять-то? — спросил Михеич у опустевшего стакана.

Стакан, как и следовало ожидать, дипломатично промолчал.

— То-то же, — сказал ему Михеич и вышел из дома.

Он взял в дровяном сарае топор и понес было к лодке, но с полдороги вернулся и, отыскав брусок, принялся старательно точить и без того острое лезвие, доводя его до совершенно нереальной, жалящей остроты. Необходимости в этом не было никакой — он не собирался вырезать на теле визитера затейливые узоры, но остававшиеся до приезда шантажиста часы следовало чем-то занять, а это занятие было ничем не хуже любого другого.

Через час он прервал свое занятие и отнес топор в лодку. Он положил его под сиденье, прикрыв свернутой сетью, после чего без всякой на то необходимости проверил двигатель и долил в бак бензина, словно собирался доплыть не до середины озера, а, как минимум, до территориальных вод Соединенных Штатов.

Убедившись в том, что мотор не подведет, Михеич разобрал и проверил снасти и принес из холодильника баночку с наживкой, заготовленной вчера, до того как ему позвонил Постышев.

До приезда человека в кожаном плаще оставалось чуть больше полутора часов, и Михеич решил напоследок разок-другой забросить удочки. Он не собирался покидать насиженное место, но дело могло обернуться по-всякому, и, кроме того, он чувствовал, что, даже если план удастся, он больше никогда не сможет не то что ловить в этом озере рыбу, но даже смотреть на воду. Михеич знал, что, проживи он здесь хоть сто лет, ему все равно будет мерещиться подмигивающий ему из-под воды труп с раскроенным черепом, объеденным плотвой и окунями лицом. Тем не менее он собирался проверить, так ли страшен на самом деле черт, как его малюют.

Резко рванув на себя капроновый шнур пускателя, Михеич завел мотор и вывел лодку на середину озера, наслаждаясь скоростью и бьющим в лицо тугим ветром, насыщенным водяной пылью. Остановив моторку, он оглянулся. Отсюда стоявший на берегу терем выглядел изящной безделушкой, завалившейся в траву. Даже с такого расстояния Михеич разглядел микроскопическое мертвенно-белое пятно — это белел на крыше бани лосиный череп. Лось не был трофеем наезжавших в терем охотников. Череп нашел во время одной из своих прогулок по лесу сам Михеич и по собственной инициативе приколотил на конек. Хозяин, помнится, одобрил нововведение, которое теперь, по прошествии нескольких лет и под соответствующее настроение, казалось Михеичу кощунственной глупостью: лось не был ни вором, ни убийцей и заслужил покой.