Миссис Рид часто показывала своим детям, как работает механизм. Элизе, Джону и Джорджу Рид это очень нравилось, а мне было почему-то жалко флейтиста и даму, запертых под стеклянным колпаком.

На стене напротив висел, освещенный светом зимнего дня, портрет миссис Рид, молодой, почти девочки, в костюме Ифигении. От картины исходило удивительное сияние. Гостям миссис Рид всегда показывала эту картину, гордясь своим бывшим артистическим дарованием. Мне тоже нравилось смотреть на Ифигению. Нравились ее изящные руки, губы, глаза, широкий чистый лоб… Совсем не такой, какой был у миссис Рид. Так казалось мне.

Каждый Рождественский сочельник миссис Рид, вспоминая молодые годы, собирала в гостиной много народу и устраивала «Представление о Радостном Рождестве Христовом».

Бывал там и мистер Брокльхерст, директор Ловудского приюта. И множество других гостей со своими семействами.

Рождественское представление шло к концу.

Мария, Иосиф и дитя спали в своей хижине.

Играла небесная музыка.

Импровизированную сцену заливали потоки света, и медленно опускался Ангел в окружении Ангелов поменьше, одетых в белое… Эти роли исполняли обычно дети миссис Рид.

Мне же дозволялось читать две заключительные строки праздничного представления:

— Пускай не скроет сумрак ничего,

Пускай для всех сияет Рождество!

После этого занавес опускался под аплодисменты гостей. Затем все усаживались к праздничному столу.

Гости разбирали бокалы и счастливая миссис Рид, одаривая их кокетливой улыбкой, желала всем счастливого Рождества.

Когда Рождественский обед заканчивался, гости, притоптывая, потея, подпевая, водили хоровод. По традиции его возглавляла миссис Рид.

С растрепанной прической, она одной рукой держала за руку Элизу, в другой крепко прижимала свои широкие юбки. За Элизой шла поющая и хихикающая Джорджиана, за ней — мистер Брокльхерст, с лоснящимся от пота лицом… Следом за ними в общем потоке с шумом проносились остальные гости. Замыкала цепочку всегда наша нянька Бесси.

Хоровод устремлялся во все двери, дом ходил ходуном, позвякивали хрустальные люстры.

Наконец, смеясь и отдуваясь, гости располагались в гостиной миссис Рид, елку осторожно отодвигали к широкому дверному проему.

На подставку, на которой стояла елка, усаживался мистер Брокльхерст. Он открывал Библию и неизменно ровным монотонным голосом начинал читать Рождественское Евангелие.

Когда чтение оканчивалось, в детской начинался самый настоящий праздник. По традиции Джон, старший сын миссис Рид, проводил рождественскую ночь у своих двоюродных сестер и брата.

В детской рядом с каждой кроватью были кучей навалены рождественские подарки. Однажды в такую ночь Джорджиана и Элиза разбрасывали по полу подушки и одеяла. В этой импровизированной войне принимала участие и Бесси. Все кричали вразнобой. Одна из подушек лопнула, обрушив на комнату снегопад из перьев. Джорджиана, воспользовавшись случаем, исполнила танец снежинок, подпевая себе высоким фальцетом. Элиза бегала между гостиной и детской, преследуемая Бесси, и звала на помощь.

Наконец в комнату вошли миссис Рид и мистер Брокльхерст. Они пришли пожелать спокойной ночи детям. Бесси, смущаясь и хихикая, пыталась собрать перья огромным совком. Но у нее почему-то все валилось из рук…

Миссис Рид сама зажигала свечи и в присутствии мистера Брокльхерста читала вечернюю молитву. Элиза «и Джорджиана читали хором. Я повторяла за ними.

После этого все ложились спать.

Миссис Рид целовала всех по очереди. К моей постели она подходила напоследок, перед тем как удалиться вместе с мистером Брокльхерстом в гостиную.

Потом все стихало.

Однажды в Рождество я лежала на своей кровати и следила за пламенем свечей, я угадывала неясные очертания каких-то фантастических фигур.

— Элиза, свернувшись калачиком, сидела на матрасе, накинув на плечи одеяло, и неторопливо листала большую книгу, подаренную ей. На каждой странице этой книги была красивая цветная картинка с изображением балерин и музыкантов. При тусклом свете свечей они казались невыразимо прекрасными.

За окном завывала метель, в печи, за круглой дырой заслонки, тлели раскаленные угли. Шумели деревья в парке. Потом снова становилось тихо.

Я лежала и прислушивалась к голосам, доносящимся из гостиной. Часы уже били несколько раз. А я все лежала и с закрытыми глазами прислушивалась к стуку своего сердца, к дыханию Джорджианы и Элизы.

Наконец, почувствовав, что миг настал, я осторожно встала с кровати, усадила свою единственную тряпичную куклу на подушку. На цыпочках прокралась к стоящему на столе подсвечнику…

По телу моему побежали мурашки, но не потому, что в комнате было холодно… Отодвинув ящик одного из комодов, я вытащила чистую белую прозрачную ткань и набросила на свое дрожащее тело.

Поставив подсвечник возле своей постели, так, чтобы резкий лунный свет не вытеснял теплого освещения, я осторожно улеглась, окутанная прозрачным светящимся локоном. Негромко, но протяжно, я начала причитать:

— Она лежит на постели, прекрасная девушка, бедняжка Арабелла, не ведая, что ее ожидает!.. Она одна в целом доме… о-о!

Мои причитания разбудили Джорджиану. Она тихонько вылезла из кровати и села, босая, рядом со мной, зачарованная и напуганная прелестной сценой и моим загробным голосом.

— Кто это появился там при двенадцатом ударе башенных часов замка? — зашептала я. — Мне страшно-о-о! Что это за ужасная белая фигура спускается к моей кровати по лунным лучам?! О! Это моя покойная мать! Это ее дух! Она пришла, чтобы…

С криком ужаса проснулась Элиза.

Не успела я потушить свечи и сбросить с себя белое одеяние, как дверь открылась и в комнату вошла миссис Рид с распущенными, сбившимися на затылке волосами.

— Чем ты здесь занимаешься, Джен? — спросила она. — Ты что, с ума сошла?

Миссис Рид уже собиралась выйти из детской, но тут, будто влекомая чьей-то невидимой рукой, я встала с постели и, выпрямившись во весь рост, открыла перед ней свою тайну.

— Боже! Джен! — воскликнула миссис Рид. — Что это ты надела?

Но отступать было поздно. Забравшись на кровать, я стала такого же роста, как и миссис Рид. И, пристально глядя в ее испуганное лицо, не моргнув глазом, я прочла:

— «Завтра», «завтра».

Как тихими шагами жизнь ползет

К последней недописанной странице.

Оказывается, что все «вчера»

Нам сзади освещали путь к могиле.

Конец, конец, огарок догорел!

Жизнь — только тень, она — актер на сцене.

Сыграл свой час, побегал, пошумел —

И был таков. Жизнь — сказка в пересказке