руки попал, они ему мигом все перышки ощиплют, в горшке живьем сварят. Впрочем, нет. Киевский князь хоть и досадовал на проделки разбойника, но больше сетовал, что такой удалой хоробр служит не ему.

Другое дело Корьдненский Ждамир. «Шкуру спустить и на ремни нарезать!» — вот и весь его разговор. И ведь спустит! И Войнега больше не позовет. Как они с Мстиславичами, мстя за дорогую сестрицу, в последние недели за поиски рьяно взялись. Дозорных едва не на каждую тропку поставили. Пристанище Соловьиное разыскивая, аж две деревни лесных дотла спалили, в которых прежде разбойника видели, смердов бесталанных посеред зимы на мороз голыми, босыми выставили. Руссы себе такого ни разу не позволили. Впрочем, толку от этого вышло чуть. Смерды то ли и в самом деле ничего не ведали, то ли не хотели выдавать своего заступника Соловья, хотя за его голову бережливый до скупости Ждамир назначил дополнительную награду. Ох, Неждан, Неждан! Уж лучше тебе нынче и вправду не прийти!

Сотник тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. Нашел, о ком печалиться! О разбойнике беззаконном, виновнике всех его нынешних бед. Впрочем, если верить следам, а эта грамота вернее всех княжеских, пожалуй, Неждана, наоборот, еще и поблагодарить следует за то, что Всеслава нынче в горнице мирно спит, а не терпит обиду и бесчестие от лихих людей.

Что там еще за звук? Никак все-таки пожаловал? Да нет, всего-навсего петух проснулся на насесте. Скоро уж и скотина в хлеву замычит, призывая баб с подойниками. Ночь медленно, но неотвратимо идет на убыль, и теперь уж, карауль не карауль, ничего не выждать. Только кости зря старые морозил. Впрочем, чем так жить, уж лучше врасти в землю деревом сухим, стоять среди других бревен частокола, покой Корьдно оберегать. Всеславушку сторожить, кровиночку… княжескую…

Но что это? Вроде как в покоях девицы что-то зашевелилось. То ли ставня резная скрипнула, то ли дверь распахнулась. Точно, ставня. Окошко открыто, а из окна кто-то спускается, и известно, кто. Ах, плут! Ах, змей подколодный! Войнег тут, как дубина, караулит татя на морозе, а тать беззаконный средь бела дня пожаловал, в толпе гостей укрылся! Ну и дерзок, ну и хитер! Да ничего, на всякую хитрость свой простак найдется. Жалко, конечно, парня на Ждамиров суд отдавать, но себя все же жальче, а пуще себя Всеславу. Ведь погубит девку, злодей!

Войнег отлепился от стены и изготовился к прыжку. Лети, лети, Соловушка! От меня не улетишь! Но что это? На плечо легла чья-то тяжелая рука, и голос с русским выговором прошептал в самое ухо:

— Охолонь, Добрынич! Так и пташку недолго спугнуть!

На Войнега из темноты смотрели цепкие, слегка насмешливые, переливчатые глаза русского воеводы Хельги, которого славяне называли Лютобором, а печенеги и арабы кликали Барсом. Вот уж точно, барс так барс! Даром, что до сей поры прихрамывает. Подкрался так, что Войнег ничего и не почуял.

Неждан (сотник теперь ясно видел, что это именно он), между тем, пересек двор и никем, кроме них с руссом, не замеченный, достиг удобного перелаза. Надо что-то делать. Уйдет же, собачий сын! Словно прочитав его мысли, Лютобор усмехнулся в желтые усы:

— Пусть уходит!

Он немножко помолчал, а затем добавил:

— И мы следом отправимся.

Только нынче Войнег разобрал, что собран воевода не на пир, а в поход. Интересно, когда успел. Вроде совсем недавно с князем распрощался.

— Ну что, Добрынич! — продолжал русс как ни в чем не бывало. — Не желаешь с нами поставить силки на соловья?

Они прошли к калитке, возле которой сгрудились воины, проверяя снаряжение и прилаживая подбитые оленьим мехом удобные охотничьи лыжи. Людей с собой воевода брал немного, не более полусотни. Неужто надеется с такой малостью одолеть ватагу разбойную? Когда Хельги, придирчиво осмотрев каждого из людей, закрепил на ногах ремни лыж, от стены отделилась легкая девичья тень. Невеста. Новгородская боярышня, как же без нее.

— Ты обещал! — напомнила она суженому что-то, им обоим известное. — Иначе как Всеславе в глаза глядеть буду!

— Ты же знаешь, я ему обязан и потому сделаю все, чтобы этого упрямца от лиха, которое он сам на себя накликал, избавить! — обнимая нареченную, кивнул вождь. — Хотя при том, сколько он всего за это лето натворил…

Он сверкнул глазами, и его помеченное шрамами лицо приобрело суровое и даже жестокое выражение.

— Кабы князь Святослав нынче так не нуждался в людях этой земли, ни мое, ни Всеславино заступничество его бы не спасло!

Силки для Соловья

Когда отряд вышел из града, небо уже начало светлеть. Месяц, точно молодой бычок, высосал из черной коровы ночи все снежное молоко и отправился отдыхать. Мороз ослабел, или сотник просто привык к нему, быстро согревшись движением. Воины шли ходко и споро, все дальше и дальше углубляясь в лес.

Войнег с интересом приглядывался к своим спутникам. На это непростое дело Хельги Лютобор позвал поровну руссов, сражавшихся с арабами на его корабле, и новгородцев, ходивших с ним летом в Итиль. Последние выгодно отличались от товарищей сноровкой и мастерством лыжного хода. Одесную от воеводы, изо всех сил стараясь не отстать и не сбить дыхание, шел впервые вставший на лыжню в эту зиму ромей Анастасий. Ошую бесшумно скользил десятник Торгейр, тщедушный мужичонка с перебитым носом, слывший задирой и непревзойденным кулачным бойцом. Все воины были прекрасно вооружены: под плащами блестели доспехи, да не местной, а дамасской или франкской работы. И поблескивало в лучах восходящего солнца навершие знаменитого меча воеводы, именуемого Даром Пламени.

Вдруг среди ровных рядов островерхих шлемов Войнег заметил знакомый шишак с золоченой маковкой и узорчатой стрелкой. И доспех под плащом блестел тот самый, князем Всеволодом дареный. Долго сотник его потом под тонкую девичью кость подгонял. Войнега! Она-то что здесь забыла? Бежит себе среди лыжников, отворотила голову и даже на отца не глядит, будто не замечает. Только нет-нет, да синим глазом сверкнет. Ну, ничего! Дома поговорим! Одно дело на княжьем дворе с оружием баловать да зверя в дубраве гонять, а другое — охотиться в чащобе кромешной на лихих разбойников. Здесь ведь и убить могут, и тело белое ранить! Вон как давеча убивалась над отцовой рукой. Аж побелела вся.

И как она сюда пробралась? И, главное, зачем? Ратьши-то, княжича, среди людей Лютобора точно нет! Ратьши, может, и нет, зато есть один из воеводиных отроков, мальчишка урман, Инвар, Войнегин ровесник. Все лето возле нее отирался, проходу не давал. Он и