Впрочем, соглашаться со всем он был не готов.

– Оборвать все связи с миром, быть может, приятно, но приятная жизнь – это не то, что делает человека человеком. Искать ее, забывая о нравственном долге, значило бы отступить от Пути. Да, мы знаем: в нынешнем мире мало кто стремится ему следовать. Знаем и то, что призывать к этому опасно. И все-таки – именно оттого, что мир забыл о Пути, мы должны о нем говорить, чем бы это нам ни грозило.

Наутро Цзы Лу простился с хозяевами и поспешил дальше. По дороге он размышлял, сравнивая своего нового знакомца с Кун-цзы. Уж конечно, Учитель понимает не меньше, чем этот старик, да и к мирским благам отнюдь не привязан. Но Учитель отказался от обычного человеческого счастья и обрек себя на скитания, чтобы следовать Пути. Стоило об этом подумать – и в груди поднялась волна неприязни к старику, которой прошлой ночью Цзы Лу отнюдь не чувствовал.

Время уже шло к полудню, когда он наконец увидел вдалеке, среди зеленых полей, людей, меж которых выделялась высокая фигура Кун-цзы. Приметив его, Цзы Лу вдруг ощутил, как сердце болезненно сжалось.

На пароме, который вез их из княжества Сун в княжество Чэнь, Цзы Гун и Цзай Во обсуждали сказанное Учителем: «В деревушке из десяти домов всегда найдется кто-то, кто не уступит мне искренностью и преданностью, – но не найдется никого, кто так любил бы учение». Цзы Гун утверждал, что, несмотря на эти слова, совершенство Кун-цзы было следствием врожденной одаренности. Цзай Во же был уверен, что оно порождено неустанной работой над собой – и, следовательно, различие между Кун-цзы и учениками является не столько качественным, сколько количественным. Иными словами, большинству людей от природы дано то же, что и Кун-цзы, но он приложил все старания, чтобы развить каждую из своих способностей до нынешних пределов. Цзы Гун возражал, что, когда количественная разница становится слишком значительной, она уже ничем не отличается от качественной. Больше того – разве само умение Учителя с таким усердием и таким постоянством заниматься совершенствованием себя не говорит о незаурядности его натуры? И все же самым выдающимся в Кун-цзы, как считал Цзы Гун, была его непоколебимая приверженность к умеренности – умеренности, которая делала любое его действие и бездействие безупречным.

– Болтуны! – думал про себя мрачный Цзы Лу, случившийся поблизости. – Одни слова и никакого дела. Перевернись сейчас наше суденышко, сразу голову потеряют. Да если уж на то пошло, в минуту опасности Учителю и рассчитывать не на кого, кроме как на меня.

Слушая двух молодых людей, рассуждающих так гладко и разумно, Цзы Лу вспомнил поговорку: «Искусные речи сбивают с праведного пути», – и с гордостью подумал, что, по крайней мере, сердце его остается чистым, и в этом он может быть уверен.

Цзы Лу, однако, не всегда соглашался с Учителем.

Сто лет назад в княжестве Чэнь князь Лин-гун воспылал страстью к жене своего сановника и не только стал делить с ней ложе, но и появлялся на людях, надев ее одежду вместо исподнего[26]. Приближенный по имени Се Е упрекнул его – и был убит. Один из учеников Кун-цзы спросил про эту историю: мол, можно ли считать поступок Се Е проявлением человеколюбия? Можно ли поставить его в один ряд с прославленным Би-ганем[27], казненным за попытку увещевать государя?

– Проявлением человеколюбия? – переспросил Кун-цзы. – Би-гань был родичем Чжоу-вана, которому служил, и к тому же занимал очень высокий пост. Он мог рискнуть всем – и надеяться, что государь, казнив его, в скором времени раскается. Поэтому поступок Би-ганя был истинным проявлением человеколюбия. Что же до Се Е, он в родстве с Лин-гуном не состоял и ранг имел низкий. Ему следовало знать: если государь не почитает закон, то и все государство погружается в беззаконие, и тогда его лучше покинуть. Он же, забыв о своем положении, взялся беззаконие исправлять – и, таким образом, напрасно лишился жизни. Нет, его поступок не заслуживает того, чтобы называться человеколюбивым.

Ученик, задавший вопрос, был, как видно, удовлетворен ответом и удалился, но Цзы Лу не утерпел и вмешался в разговор: мол, человеколюбие человеколюбием – но неужели готовность пожертвовать собой, чтобы не дать государству погрязнуть в пороке, не достойна восхищения? И пусть это неблагоразумно и не приносит результатов – разве можно сказать, что жертва была напрасна?

– Ты, Цзы Лу, видишь красоту в малых делах, но не замечаешь общей картины. В прежние времена люди были преданы своему государству и служили ему со всем усердием, но покидали его, если там забывали про Путь. Ты, похоже, не понимаешь: в том, чтобы поступать сообразно обстоятельствам, есть особая красота. Помнишь, как сказано в стихах? «Когда ко злу склонились люди, не проживешь своим законом…» Это как раз про то, что пытался сделать Се Е.

Цзы Лу долго размышлял над его словами.

– В таком случае, – сказал он наконец, – выходит, главное – остаться в безопасности? А не жертвовать собой ради добродетели? Поступать сообразно обстоятельствам важнее, чем пытаться спасти мир? Ведь если бы Се Е из отвращения к царящему вокруг непотребству просто удалился прочь – быть может, так было бы лучше для него, но что насчет народа Чэнь? Пусть жертва не принесет результатов сразу, но разве не в том ее смысл, чтобы повлиять на умы?

– Я не хочу сказать, будто главное – остаться в безопасности, – ответил Кун-цзы. – Будь так, поступок Би-ганя тоже не следовало бы хвалить. Я хочу сказать, что, жертвуя собой из человеколюбия, следует подумать, когда и как это делать. Благоразумие – не то же самое, что себялюбие. А преждевременная гибель – не признак незаурядности.

Теперь согласиться с Учителем было куда легче. И все же Цзы Лу чувствовал смутную неудовлетворенность. Было в словах Кун-цзы что-то, заставлявшее думать, будто наивысшая мудрость – из лучших побуждений сохранить себе жизнь; а ведь он же и уверял, будто во имя человеколюбия нужно жертвовать собой. Противоречие смущало. Другие ученики, похоже, его не чувствовали – вероятно, для них «из лучших побуждений сохранить жизнь» было чем-то естественным, само собой разумеющимся, а иначе идеи долга и человеколюбия казались слишком опасными…

Цзы Лу, нахмурившись, удалился, а Кун-цзы, провожая его взглядом, с грустью заметил:

– Если в стране царит закон, он прям, как стрела. Если в стране царит беззаконие, он по-прежнему прям, как стрела. Вылитый Ши Юй из княжества Вэй[28]. Боюсь, Цзы Лу не суждено умереть своей смертью.

Когда царство Чу напало на княжество У, в чусском отряде