Острые сцены, прилежно воспетые.

Ночи занавес поднимается,

Сцена Лондона открывается,

Трепещут девицы, утратив покой,

Разбойник грозит Амура клинком.

Джермин-стрит, 22, Лондон

18 мая 1789 г.

Дорогой мой муж!

Кто бы мог подумать, что возвращение в Лондон после наших скитаний причинит мне столько огорчений? Как непохожа я в этом на леди Тизл[22]! Конечно, бристольские гастроли для нас очень важны, но поймите: ни одной жене на свете не доставит радости провести пятую годовщину венчания порознь с мужем! Одиночество и безделье были столь невыносимы, что я приняла ваш вызов и продолжаю нашу личную «Школу злословия» – и весьма успешно! Лишенная возможности нынче же вечером нашептать все восхитительные подробности вам на ушко, берусь за перо.

Вскоре весь Лондон всколыхнет весть о любопытнейшем происшествии на Лестер-стрит. Главную роль исполнила миссис Сара Годфри – возможно, вы помните ее как завзятую театралку, хотя ее понимание Искусства весьма и весьма ограничено. Эта женщина (воздержусь от слова «леди») во всеуслышание отпускала необдуманные замечания о вашей интерпретации роли сэра Бенджамина Бэкбайта[23] три дня назад. Ее же собственное представление прошло следующим образом.

Миссис Годфри шла в одиночестве по Бонд-стрит, дерзновенно нарядившись в шелковое платье цвета индиго – подол в белую полоску, лиф в кружевах, так и пенящихся вокруг декольте. Столь помпезный наряд и напыщенный вид привлекли внимание юного пройдохи, болтавшегося без дела неподалеку. Стоило ей подойти поближе, как он распознал ее истинную сущность и решил преподать сей самопровозглашенной законодательнице моды урок этикета. С этим намерением он последовал за миссис Годфри по Бонд-стрит, затем через Лестер-сквер на Пикадилли. То был молодой человек среднего роста и приятной наружности, одетый в черное, с роскошной шляпой-треуголкой на голове. Он то шел позади миссис Годфри, то обгонял ее, то шагал рядом. Она же делала вид, будто не замечает его, но, судя по улыбке, была явно польщена вниманием юноши.

Наконец миссис Годфри достигла места, куда направлялась, и это повергло ее преследователя в восторг. То была мастерская обойщика! Это вполне объясняло происхождение ее туалета: сия достойная дама нарядилась предметом меблировки! Да, ткань ее юбок совершенно не подходила для модного платья, зато прекрасно выглядела бы на причудливой оттоманке или вычурном кресле.

Тут миссис Годфри удостоила своего кавалера полупоклона.

– Благодарю вас, сэр, – жеманно протянула она, ожидая, что юный джентльмен откроет перед ней дверь мастерской.

Этот плут так и сделал, не упустив возможности склониться в глубоком поклоне и объявить:

– Мадам, я в жизни не встречал дивана прекраснее, чем вы!

Не понимая, как расценить этот комплимент, наша героиня поспешила в мастерскую. Но дело на этом не закончилось. Негодяй дождался, когда она покинет обитель тканей, и тенью проследовал за ней на Шарлотт-стрит. Миссис Годфри же явно чувствовала его присутствие и время от времени тревожно озиралась, но шла молча.

Прежде чем она успела скрыться в своей резиденции, негодяй напал.

– Хоп!

Лезвие сверкнуло в воздухе – и кричаще-яркая шелковая обивка растаяла, точно масло под нагретым ножом.

– Вот тебе!

Лезвие сверкнуло вновь и вонзилось в пухлую диванную подушку – то есть прямо в верхнюю часть бедра. Ни один предмет меблировки еще не визжал столь пронзительно! Наш бедный маленький диванчик кувыркнулся наземь, высоко задрав ножки и выставив на всеобщее обозрение несвежее исподнее. Когда же миссис Годфри пришла в чувство, чудовищный молодой человек уже растворился во тьме.

На сем кончается и мое повествование. Увы, читать пьесу – совсем не то, что видеть ее на сцене. И когда вы, мой милый, снова будете рядом, обещаю прекрасное исполнение на бис.

Жду весточки от вас как можно скорее,

Элизабет.

Королевский театр, Бристоль

21 мая 1789 г.

Милая моя!

Наконец-то закончили репетицию. Пальцы мои стерты до кости, ведь каждую песню пришлось играть по многу раз: эта глупая девица никак не может уместить слов в своей голове, невзирая на пустоту последней. Если бы только вы были на ее месте – насколько мы оба были бы счастливее! Но, хоть я и безмерно соскучился по вам с Элизой, работа есть работа. Хоть роли мне на сей раз и не досталось, неплохое жалованье позволяет с этим примириться.

Но ваше письмо!.. Едва распечатав, я перечел его трижды, не в силах оторваться – в такое веселье повергло меня ваше представление. Как восхитительно вы ответили на мой вызов! Я в красках представил себе всю сцену с чванливой миссис Годфри, принимающей супостата за воздыхателя, и не смог не рассмеяться. Еще веселее было читать в «Уорлд» жалобу миссис Годфри в мировой суд Боу-стрит. По словам пострадавшей, негодяй, подошедший к ней возле мастерской обойщика, сделал ей «весьма непристойное предложение», чем «жестоко оскорбил» ее. Вы себе и представить не можете, как я смеялся, вспомнив ваше письмо. «Мадам, я в жизни не встречал дивана прекраснее, чем вы», – весьма необычный комплимент! Вряд ли его можно счесть оскорбительным или непристойным, но необходимо представить себе, как это должно было быть сыграно. Наш дьяволоподобный злодей наверняка прошептал эту фразу с необычайным вожделением. С нетерпением жду исполнения на бис, чтобы услышать от вас сию «непристойность» и увидеть своими глазами миссис Годфри, кувыркнувшуюся наземь ногами вверх, точно маленький пухлый диван.

Если не стрясется ничего непредвиденного, я буду дома завтра вечером и непременно привезу обратно ваше письмо, чтобы вы прочли его для нас обоих на сон грядущий.

С любовью и восхищением,

Ваш муж.

Я был не в настроении беседовать после своей выходки в кофейне, а Дюпен не настаивал. Мы уговорились встретиться на следующий день в фойе в одиннадцать часов и прогуляться. У Дюпена, по-видимому, был некий план, в который он решил не посвящать меня загодя. Казалось, сон избегал меня многие часы, ум одолевали видения и ужасные предчувствия, но проснулся я только в девять, когда принесли завтрак, – изнурительные недели в море взяли свою дань.